Гражданин Том Пейн
Шрифт:
Вот именно, подумалось Пейну.
Его потчевали едой и вином, с ним беседовали обо всем на свете, кроме войны. И только когда трапеза завершилась и подали флип, а дамы удалились в гостиную — перешли к делу. Теперь, за сигарами и нюхательным табаком, Пейна расспрашивали о том, что ему довелось увидеть в Джермантауне и Валли-Фордж.
— Но вы согласны, — подсказывали ему, — что руководство войсками было посредственным?
— Руководство у нас, господа, самоотверженное и отважное.
— Но бестолковое.
— Это неправда! Солдатами просто так, в два счета, не становятся. Мы не пруссаки, мы — граждане республики.
— И все же вы не станете
— Не годен, стало быть, — проговорил Пейн задумчиво. — Ну, господа хорошие, да поможет вам Бог!
— А вы не сгущаете краски, Пейн?
— Я что-то не пойму, куда вы клоните, — сказал Пейн. — Избавиться, что ли, хотите от Вашингтона?
— Скорее, скажем так, действовать с ним сообща, — уклончиво отозвался Ли. — То, что сделал под Саратогой Гейтс, что он сумел целиком захватить в плен армию Бергойна, доказывает…
— Ни черта не доказывает! — оборвал его Пейн. — Вы что, забыли, как Гейтс в прошлом году умышленно бросил Вашингтона на Делавэре? Я слов не боюсь, господа, у меня язык повернется сказать «предатель», когда потребуется. За хорошую цену Гейтс продаст, и не поручусь, что еще кой-кому тоже нельзя назначить цену… — Обводя взглядом одно лицо за другим.
— Да вы пьяны, Пейн!
— Ах, так? Тогда я вам выложу то, что трезвым бы никогда не решился… Я вам скажу, господа, что вы внушаете мне отвращение — вы гробите все, что осталось порядочного у нас в Конгрессе, и вы готовы продать — да, черт возьми, продать, — и в ту минуту, как вы лишитесь Вашингтона, знайте — вы проиграли войну…
На другой вечер его попытались убить; пистолет щелкнул и дал осечку; а через неделю — вежливая записка, что есть вещи, которые говорить позволительно, но есть и такие, которые лучше не стоит. Тем не менее Раш, разыскав его в трактире, сказал ему:
— Не судите о нас превратно, Пейн. Поверьте, мы не предатели.
— Понятно, — а иначе мне не жить?
— То есть как это?
Пейн рассказал, и Раш переменился в лице, помрачнел. Он побожился, что ничего не знает о покушении.
— Мы не убийцы, — прибавил он угрюмо.
Там же, в Йорке, он встретил однажды на улице Ирен Робердо. Она с ним тепло поздоровалась — казалось, она искренне рада его видеть. Они с дядей остановились в «Почтовой карете», и Пейн проводил ее до гостиницы, рассказав вкратце, что делал с того времени, когда они виделись в последний раз.
— Неугомонный человек, — сказала она. — Вам никогда не знать покоя, Том.
— Да, вероятно.
Она сказала ему, что помолвлена — свадьба будет, когда освободят Филадельфию. Он кивнул, и она не могла бы сказать по его лицу, имеет ли для него эта новость вообще хоть какое- то значенье.
— Мы ведь отберем у них Филадельфию, да? — спросила она.
— А как же, обязательно.
— Том…
Он посмотрел на нее.
— Все могло быть иначе, — сказала она.
— Нет, думаю, едва ли.
В Комитете работы для секретаря набиралось невпроворот. Он заделался опять канцелярской крысой, засиживался допоздна над листками «Кризиса», и при всем том ухитрялся каким-то образом влиять на ход событий: нажимал на знакомых, непрестанно твердил о бедственном положении Вашингтона, угрожал, вклинивался в бессчетные мелкие заговоры и расстраивал их, писал подложные приказы, реквизируя в пользу армии обмундирование и обувь,
Времена менялись. В конце зимы 1777—78 годов война вступила в решающую фазу, и американцы одержали верх — не победами в сраженьях, но просто фактом своего существования как армии, как военной силы. Высокий пасмурный виргинец, столь неудачно выступивший в роли боевого командира, показал, чего он стоит как оплот единенья, сумев на всем протяжении той лютой, страшной зимы удержать вокруг себя основное ядро своего личного состава. Возможно, вздумай генерал Хоу, командующий британскими войсками, предпринять наступление на Валли- Фордж, американская армия — то немногое, что от нее оставалось, — была бы полностью уничтожена. Но генерал с удобством расположился в Филадельфии и наступления не предпринял, а весна принесла с собою не только союз с Францией — плод кропотливых трудов старика Бена Франклина, — но и возрождение к жизни этого непостижимого явленья — американского ополчения.
Опять сезонные солдатики, покончив с вспашкой, хлынули в лагерь — хозяева и их работники, взрослые мужчины и подростки. Четыре тысячи, что продержались всю зиму в Валли- Фордж, переросли в семь тысяч. Затем — в десять, в двенадцать. Основу составляло ожесточенное, крепкое ядро из тех, кто выжил в этом лагерном аду.
Хоу испугался. Прежде он мог стать нападающим; теперь мог сам в любой момент ждать нападенья. Он выступил из Филадельфии на север через Джерси, и под Монмутом Вашингтон преградил ему дорогу.
Недаром три военных года, три года поражений и отчаянья, закаляли оборванных поджарых континентальцев. В первый раз они дрались и не отступали ни на шаг, выстояли под ядрами и снарядами, под огнем, целый день ожесточенных боев — а потом, опершись на свои мушкеты, смотрели, как откатывается с поля разбитая армия англичан.
Война не кончилась, она недалеко еще ушла от начала, но теперь появилась американская армия.
Пейн начинал постигать свою новую профессию — ремесло, именуемое революцией, которым он первым стал заниматься как тем единственным, в чем заключен смысл существования. Он видел, как народ берет в свои руки власть, и видел также, какими средствами берут власть; он видел, как те, кого поставили в лидеры — мирные граждане, чьим делом в жизни была отнюдь не война, — сплачивали народ против супостата. Видел, как снова и снова подымает голову контрреволюция — в Нью-Йорке, в Филадельфии, в Джерси и в Пенсильвании. Видел, как армия распадается на враждующие группировки, а убежденные патриоты готовы продаться тому, кто больше даст. И вот сейчас наблюдал одну из последних стадий: раскол между народной партией и финансовой; партией торговых, власть имущих, аристократических кругов. Интересно, что силы эти объединились против того, кто был, по слухам, самым богатым человеком в Америке — против виргинского фермера, того самого Вашингтона. Вначале был сговор с целью отстранить Вашингтона от командования и передать его Гейтсу, затем — попытка бросить тень на его репутацию, вбить клин между ним и высшим командованием, а теперь, наконец, — прямое предательство в пользу англичан. Из Англии прибыли за океан некие господа, наделенные весьма широкими полномочиями; они знали, с кем установить связь. Пейн отправил к Вашингтону посыльного, а сам, весь кипя от возмущения, взялся за перо.