Греческая любовь

Фолсом Тина

София кивнула. Тритон сделал это. Она им гордилась, но, конечно, не могла никому рассказать.

— Доброе утро, Джонатан.

— Доброе. О, здорово, кто-то вам цветы принёс?

— Какие цветы?

— А вон, на буфете стоят. Там, похоже, карточка есть, — пояснил Джонатан.

— Они уже были здесь, когда я пришла — донёсся голос Элис из кухни.

— Можете прочесть мне? — Она догадалась, от кого цветы, и, конечно, Тритон не стал бы писать ничего интимного, зная, что кому-то придётся читать для неё. Может быть,

ему просто пришлось уйти, чтобы позаботиться о чём-нибудь, и он скоро вернётся.

Джонатан прошёл мимо, и она услышала шелест бумаги.

— София, всё, что я сказал прошлой ночью, правда, но я не могу остаться. Прости меня. Тритон, — прочёл Джонатан.

Он бросил её? Сердце словно сжали ледяной рукой, выжимая из него всё до последней капли крови. Воздуха стало не хватать, и она никак не могла вдохнуть. Закрыв глаза, София искала утешения в абсолютной темноте, пытаясь отгородиться от всего остального мира. Тритон ушёл. Она поняла, что означали его слова: между ними всё кончено.

Она почувствовала руку Джонатана, поддерживающего её под локоть.

— Мне жаль, — произнёс он тихо. — Я знаю, он вам нравился.

Нравился — это и близко не было к тому, что она чувствовала к Тритону. Она открыла ему своё сердце. Софии удалось вдохнуть, и вместе с выдохом к горлу подступили рыдания, но она сдержалась. Нет, она не может позволить себе расплакаться, не здесь, не перед Элис и Джонатаном.

— Я принесу вам чашечку кофе, — произнесла Элис с кухни, и жалость в её голосе стала последним ударом по самообладанию Софии.

* * * * *

Тритон отвернулся от картин, отображающихся на поверхности воды, что окружала дворец его родителей. Он не мог видеть, как София уже вторую ночь плачет, пока не заснёт. Слишком больно. Вчера он уже готов был бежать к ней, утешить, сказать, что он вернётся, только бы она перестала плакать. Но сдержался, понимая, что не сможет предложить ей то, в чём она нуждалась. Она заслуживала мужчину, который будет верен ей до конца жизни, а он не мог этого гарантировать.

— Что не так, сын? — раздался за спиной голос отца.

Одним движением хвоста Тритон развернулся.

— Да всё не так!

— Ты не думаешь, что это слегка мелодраматично?

— Я не прощу ни тебе, ни Зевсу того, что вы сделали. — Тритон всё ещё кипел от гнева. Не из-за собственной боли, а из-за того, что сейчас страдала София. Свою боль он заслужил. Пришло время расплачиваться за юношескую глупость и бессердечие. Но заставлять Софию страдать было нечестно.

— Мы всего лишь пытались преподать тебе урок, и всё, что я могу добавить, — ты отчаянно в нём нуждался. Всё произошедшее твоих рук дело.

Тритон пристально смотрел на отца. Но Посейдон не гневался. Вместо этого его лицо выражало полное спокойствие, что раздражало Тритона ещё больше.

— Я усвоил урок, можешь мне поверить. Но ты и Зевс зашли слишком далеко. София ни в

чём не виновата. Она не заслуживает таких страданий.

— Она страдает?

Тритон подплыл к отцу так близко, что они оказались практически нос к носу.

— Она плачет каждую ночь, она не ест, она потеряла всякую надежду, — прошипел он.

— Так может, тебе стоит сделать с этим что-нибудь, — совершенно невинным тоном заявил Посейдон.

Тритон прищурился:

— Что ты сказал?

— Ну, я предполагаю, страдает она из-за тебя?

Ему не понравилось обвинение отца по большей части потому, что оно было правдой. София страдала, потому что он её бросил. Оставил, не сказав ни слова, без объяснений, посреди ночи. Как какой-нибудь воришка, который сначала украл её сердце, а потом просто выбросил. Во имя богов, как же он себя ненавидел.

Он молча развернулся и поплыл к дворцу.

— Сын, — окликнул его Посейдон, — ты должен доверять своим чувствам. Только тебе известно, что ты чувствуешь. Больше никому.

Да что мог отец знать о его чувствах? Его сердце словно пропускали через мясорубку двадцать четыре часа в сутки. Не проходило ни минуты с тех пор, как он вернулся из мира смертных, чтобы острая колющая боль не рвала сердце на куски. Даже ночью. София не обнимала его, и он не мог спать. Стоило закрыть глаза, и она заполняла собой все его мысли, усиливая боль в сердце.

Как долго ещё будет длиться эффект от стрелы Эроса? Разве он не говорил, что это пройдёт спустя несколько часов? Максимум три дня. Что ж, может, он всё ещё несёт наказание. Он это заслужил. И был готов к большему, только бы София снова стала счастлива.

Он должен сделать что-нибудь для неё, помочь ей.

* * * * *

Бог врачевания, Асклепий, лишь приподнял бровь, услышав просьбу Тритона.

— Ты, естественно, понимаешь, что мне нужна веская причина, чтобы исцелить кого-либо. Иначе все могли бы получить исцеление от любых болезней, и смертном мире их уже не осталось бы.

— Эта женщина особенная. Ей нужна наша помощь. Из-за богов она незаслуженно пострадала, и будет только правильно сделать для неё что-то, чтобы вернуть ей надежду на лучшее в жизни. — Тритон взглянул на жезл в руках бога. Змея, обвивающая его, то и дело показывала язык. Он знал, что стоит Асклепию пожелать, его жезл исцелит любой недуг.

— А, та женщина, о которой все болтают на Олимпе.

Тритон не смог скрыть своего удивления.

— Что ты имеешь в виду?

— Наконец-то, смертная женщина поставила тебя на колени, — усмехнулся бог целительства.

Верное определение, но у Тритона не было настроения обсуждать с ним свои чувства, как, собственно говоря, и ни с кем другим.

— Неважно, что там болтают. Ты поможешь мне?

— Помочь тебе? Думал, ты хочешь, чтобы я помог ей.

— Помочь ей — это означает помочь и мне.