Греческая Рапсодия

Агаев Самид

Они прошли по шлюзовому мосту, с которого мальчишки, свесясь через перила, удили рыбу, и поднялись наверх. Над дорогой нависал готический горбатый мост из красного и белого кирпича. Слева от моста стояла небольшая церковь.

– А ведь я здесь был недавно, – воскликнул Грек, – мы здесь с Рязановым водку пили. Вот на том пригорке.

– Что, прямо на виду у церкви? – укоризненно спросила Таня, поправляя черную бархатную шляпку на голове.

– Извините, – сказал Грек, – но вообще-то мы с Рязановым неверующие.

– Надо уважать чувства верующих

людей.

– Мы больше не будем, – покаялся Грек.

– Эта церковь Дмитрия Солунского. Ее не так давно восстановили.

– Как вообще называется это место? – спросил Грек.

– Богородское.

Они прошли под готическим мостом и по каменным ступеням поднялись на него, постояли молча и двинулись дальше.

– Может быть, нанять экскурсовода? – спросил Грек.

– Зачем нам экскурсовод? Вы же хотите побыть со мной наедине.

– Очень хочу.

– Тем более что на всех этих развалинах висят таблички, где все можно прочитать. Кое-что я знаю и щедро поделюсь с вами сокровенными знаниями. Например, все, что вы здесь видите, было построено по приказанию вдовствующей царицы, но, когда дворец был почти готов, она приказала его сломать. Зачем она это сделала, остается только гадать. А вы как думаете?

Грек пожал плечами.

– Вообще-то, по части "думать" вы у нас…

– Это верно, – довольно сказала Таня, – я рада, что вы это признали. Но я хочу услышать ваше мнение.

Грек поскреб в затылке и сказал:

– Да кто его знает. Женская логика вещь неожиданная.

– А вот я считаю, что царица строила этот дворец во время любовного увлечения и говорила своему возлюбленному, мол, строю наше гнездышко. А когда они расстались, она приказала его разрушить.

– Это подтверждает мои слова, – сказал Грек.

– Да, в какой-то мере, – согласилась Таня.

Читая таблички, они обошли Большой дворец, Оперный дом и Хлебный дом.

На лужайке перед Большим дворцом люди отдыхали, играли в бадминтон, выгуливали собак. Обогнув лужайку, они углубились в разросшийся парк.

– Вам нравится осень? – спросила Таня.

– Мне все равно. У природы нет плохой погоды.

– Так нельзя, – сказала Таня, – надо быть конкретней в своих пристрастиях. Такая расплывчатость ни к чему хорошему не приводит.

– Тропинка вывела их к каменной беседке, стоящей на краю обрыва, внизу лежал пруд.

– Наверное, зимой здесь катаются на лыжах, – сказал Грек, заглядывая вниз.

– Вы катаетесь на лыжах? – спросила Таня.

– Нет, честно признался Грек, – но хочу, каждую неделю собираюсь. Все время откладываю, а когда спохватываюсь – снег уже растаял.

– Таня улыбнулась, показав все свои зубы:

– Мне нравится, что вы не врете. Другие мальчики все время бахвалятся. А вы нет, это хорошо.

Грек заглянул ей в лицо.

Ясные серые глаза, сросшиеся у переносицы брови. Безумно захотелось прижаться лицом к ее лицу.

Таня поправила шляпку и сказала:

– Так мы не договаривались.

– Нет, я ничего. Извините.

Грек отступил и прислонился к перилам.

– О чем вы сейчас думаете?

– Знаете, Виктор, вы очень рискуете.

– Чем же?

– Если я начну говорить, то не смогу остановиться и вам придется выслушать целую лекцию. Я давно охочусь за аудиторией. Мои знакомые от меня уже шарахаются.

– И сейчас, и впредь, если вам захочется высказаться, вызывайте меня, я все выслушаю, – самоотверженно сказал Грек.

Таня засмеялась:

– Это большая жертва с вашей стороны. Я это ценю. Ну, так слушайте. Об этом я еще ни с кем не говорила. Сначала афоризм. Я его сама придумала. Великие идеи, однажды высказанные художником, уже не уходят бесследно…

– Хорошо сказано, – похвалил Грек.

Таня обиженно сказала:

– Вы меня перебиваете, не дослушав. Они вновь и вновь возникают в культурных различных пластах: слегка или полностью измененные, осмысленные по-новому. В конце концов, первоисточник становится как бы неполным без этих парафразов. Вы читали "Нос" Гоголя? – спросила Таня. – Давно, еще в школе, – ответил Грек.

– Ну, тогда я вам вкратце напомню. Майор Ковалев как-то поутру не обнаружил своего носа, в дикой панике кинулся на его розыски, с ним случилось много неприятного и даже недостойного, а через две недели нос, как ни в чем не бывало, очутился у него на лице.

– Вы читали "Нос" Акутагавы? – спросила Таня.

Грек покачал головой.

– Вы любите Акутагаву? – грустно спросил он.

– Обожаю, и я вам об этом говорила. Пойдемте обратно.

Таня вышла из беседки и стала спускаться по более пологому склону холма вниз к набережной. Грек последовал за ней и подал ей руку, на которую она благодарно оперлась.

– Так что же Акутагава? – спросил Грек.

– У Акутагавы монах Дзэнти, напротив, страдал из-за чрезмерной длины своего носа, все над ним потешались, и он зверским лечением избавился от уродства. Какого же было его огорчение, когда он понял, что нормальность уподобила его обычному бедному человеку. И лишь, обнаружив поутру, что нос обрел вновь свои гигантские размеры, он испытал радостное облегчение. "Уж теперь-то смеяться надо мной больше не будут", – шептал монах, подставляя свой длинный нос осеннему ветру.

Понимаете, в каждом "Носе" существуют два героя, причем они борются за первенство и верх одерживает нос. Очень важно, что нос майора Ковалева в одном из своих воплощений становится статским советником, в то время, как Ковалев всего-навсего майор, да и то… В этой истории говорят о носе, а не о человеке. О человеке вообще лучше не говорить, иначе всплывет что-нибудь неладное.

Майор Ковалев страдает от насмешек, оттого, что не соответствует норме, а монах Дзэнти пытается соответствовать, но получается только хуже. И выходит, что его былое уродство уже успело стать какой никакой нормой, и все попытки монаха изменить себя являются покушением на целый мир условностей, в котором ему отведено место длинноносого уродства.