Греческий огонь
Шрифт:
18
Эпарх был искренне удивлен, когда первый секретарь суда доложил ему о визите куропалата. Он принял его в своем кабинете с почтительностью, полагавшейся сановнику, который более других придворных был приближен к особе императора. С учтивым поклоном он пригласил его занять место в кресле перед окном, из которого открывался вид на Босфор. Это было почетное место, предназначавшееся для посетителей высокого ранга, но он никак не думал, что куропалат захочет принять приглашение. Его визит уже сам по себе был неожиданным, но сидеть в покоях эпарха было бы со стороны куропалата проявлением благосклонности,
— Теперь я понимаю, — сказал куропалат, — почему вы выбрали эти покои, хотя вам предлагали более просторные. Пожалуй, это один из самых красивых видов во Дворце Дафни.
— Я приберегаю его для высоких гостей, почтивших меня своим визитом, но когда я остаюсь один, то и сам с удовольствием работаю у окна. Всякий раз, как я поднимаю глаза, море успокаивает меня и отвлекает от неприятных мыслей. Мне всегда казалось, что море, такое величественно-спокойное и лучезарное, каким оно видится из этого окна в час захода солнца, возвышает душу. Теперь, вместе с должностью, от которой я уже отказался, мне придется лишиться и этого удовольствия, о чем я искренне сожалею.
— Возможно, вам придется лишиться и многого другого. Эпарх не ответил на эту угрозу, подтверждавшую самые худшие его опасения. И кроме того, он никак не мог понять, зачем куропалату понадобилось снова с ним встречаться, да еще так скоро. Последовавшая вслед за этим беседа носила очень двусмысленный характер и шла как бы окольным путем, который намечал куропалат. Эпарх же, казалось, пассивно и с откровенным изумлением участвовал в этом новом допросе.
— Я пришел, чтобы еще раз переговорить с вами о похищенном пергаменте.
— Скажите мне прямо, без обиняков, что вы решили и что собираетесь предпринять в отношении меня. Я ожидаю решения своей участи.
Эпарх подумал или сделал вид, будто думает, что куропалат пришел сообщить ему, какому наказанию он собирается его подвергнуть. Но гость вновь удивил его, а еще больше напугал своим следующим вопросом.
— Ваша судьба зависит не только от ваших поступков, но и от ваших слов, точнее, от того, что вы мне сейчас скажете. Я буду говорить после вас. Итак, что нового вы можете мне сообщить?
Эпарх терялся в догадках: какой очередной подвох скрывал столь точный и одновременно расплывчатый вопрос? Разве между ними не было все сказано уже в предыдущей беседе? Если куропалат намеревался возобновить тот разговор, то должен был более четко обозначить его тему. А может быть, он хотел как раз запутать и запугать его? Конечно, было ясно, что камнем преткновения оставалась все та же формула греческого огня, но что еще он мог сказать по этому поводу? Эпарх решил занять оборонительную позицию.
— Что я могу сказать вам помимо того, что уже сказал? Я искренне признался вам в своих мыслях и чувствах, открыл душу, как другу, хотя знал, что вы мне не друг, сам отказался от своей должности и даже унижался перед вами.
— Я не просил вас унижаться, унижались вы сами, по своей воле. Вот вы сказали, что открыли мне свою душу, и, если теперь я вновь заговариваю с вами об этом пергаменте, значит, мне нужно от вас что-то иное, не признания в ваших чувствах, которые, по правде говоря, мало меня интересуют, а изложение фактов, относящихся к этой истории.
И снова
— В каких фактах я должен признаться? Честно говоря, я не понимаю, чего вы от меня хотите. Если у вас есть конкретная идея, то задайте мне наводящие вопросы, чтобы я мог понять, чего вы от меня ждете, и удовлетворить, по возможности, ваши желания.
Но куропалат и не думал открываться перед эпархом. Сам он хорошо знал, чего хочет: узнать, не эпарх ли (или кто-то по его приказу) похитил у него пергамент, пока он выходил во двор за котенком, или эпарх действительно ничего не знал о краже, как это следовало из его слов. Но куропалат должен был учитывать также хитрость эпарха, его умение притворяться.
— Хорошо, я задам вам более точный вопрос: что вы делали, о чем думали после нашего с вами разговора?
Эпарх помолчал несколько минут, чтобы собраться с мыслями, но, прежде всего, чтобы понять, чего куропалат добивается от него этим вопросом.
— То, о чем я успел подумать за такой короткий промежуток времени, касалось только меня лично и вряд ли может вас заинтересовать. Что же касается фактов, то могу вам сказать, что, вернувшись от вас, я все это время провел в своей комнате, сидя спиной к окну, из которого вы теперь наслаждаетесь видом на Босфор, но боюсь, что этого недостаточно, чтобы удовлетворить ваше любопытство.
— А вы уверены, что ничего не скрываете, ничего не упустили?
— Как представитель закона, я привык разбираться в чужих намерениях и поступках. Вы знаете, один и тот же факт может быть понят с разных точек зрения, нередко противоположных, особенно если учитывать не только объективные обстоятельства, но также склад характера, душу того, кто действует. В настоящее время я нахожусь уже не среди тех, кто судит, но среди тех, кого судят. Я— законник, и с большим опытом, но должен признаться, что на вашем месте у меня были бы серьезные сомнения, так как в своих рассуждениях и оценках вы можете опираться лишь на объективные обстоятельства и факты, которые вы сами же и вызвали к жизни, поскольку именно вы поручили мне допросить Нимия Никета. И вот теперь перед вами совершенно пассивный субъект вашей воли, который лишь исполнял ваши приказы и который, провалив допрос, отказался от своей должности, от своего положения при дворе, от всех своих привилегий и вообще от действия как такового.
— Вы слишком искусны в своих софизмах, чтобы быть убедительным. Но и слишком уж откровенно переводите разговор на нашу с вами предыдущую встречу и на наказание, которое вас ожидает, а ведь я задал вам конкретный вопрос, относящийся лишь к промежутку времени между нашей предыдущей встречей и новым свиданием в этой комнате.
— Не понимаю, какой интерес для вас могут представлять мысли попавшего в беду человека, который не знает, какие еще несчастья ожидают его в ближайшем будущем. Поскольку вам известны мои слабые места, могу признаться вам, что неопределенности я бы предпочел любое определенное решение, которое можете сообщить мне только вы. Мое будущее, если оно у меня есть, — в ваших руках. Вы пришли в мои покои, почтили меня визитом, я чрезвычайно польщен этим обстоятельством, но почему вы сами не скажете мне о цели вашего посещения, требуете вместо этого, чтобы говорил я? Вот чего я никак не могу понять: в этой ситуации что-то ускользает от моего понимания, и это «что-то» для меня — все.