Греческое сокровище
Шрифт:
Медные топоры, ножи и щит Генри завернул в пальто, Софья забрала оставшиеся украшения, медный засов и ключ.
Войдя в дом, Генри первым делом приставил к двери тяжелое кресло, занавесил окна и велел Софье снять одеяла с постели и постелить чистую простыню. Взяв в руки серебряную вазу, он высыпал содержимое на кровать. Там было от чего потерять дар речи… Золотая пластина, поддерживавшая прическу. Две больших золотых диадемы. Одна представляла собой золотую ленту длиной в двадцать два дюйма с височными подвесками—по семь с каждой стороны. Каждая подвеска состояла из одиннадцати золотых листиков,
Вторая диадема имела двадцать дюймов в длину и вся состояла из золотой бахромы, на висках свисало по восемь подвесок, сплошь унизанных золотыми листиками, внизу раскачивались фигурки с совиной головой Афины. Золотыми фигурками божества и золотыми листьями была украшена и налобная часть диадемы.
Генри поднял первую диадему и благоговейно возложил ее Софье на голову. Диадема пришлась ей как раз.
— Царица Шлиман! Царица Софья! — в восторге восклицал он. — Елена Троянская!
Подойдя к зеркалу над умывальником, она немигающими глазами вглядывалась в струящийся золотой дождь. Тихо подрагивали листья, тяжелыми каплями повисли фигурки божества.
— Ничего подобного я не видела ни в одном музее! — тихо вскрикнула она.
— Во всем мире не отыщется ничего подобного. Это — настоящее. Троянское!
Генри выплеснул на постель целый ручей золотых серег, браслетов, перстней, сотни пуговиц и бляшек, шедших на украшение кожаных поясов, щитов, рукояток ножей, россыпь бус в форме звезд, листьев, зубчиков, цилиндриков.
Усадив жену на край постели, он надел браслеты на ее запястья, вдел в уши серьги, унизал пальцы перстнями. Она видела его точно сквозь сон и не имела сил пошевелить даже пальцем.
Он опустился перед ней на колени и поцеловал ее в губы. Не понять, искры или слезы сверкнули в его глазах. Наверное, так переживает высокую минуту смертный, лице (реющий бога.
— Ты сознаешь, милая, что все это значит? Это решающее подтверждение тому, что мы открыли Трою Приама. Вот сокровища Приама! Кому под силу опровергнуть это свидетельство? Мы победили. В наших руках сокровищница Приама. Эта золотая пластина и есть тот блистательный покров, что спал с головы Андромахи, когда она узнала об умерщвлении Гектора.
Тихо позванивали золотые нити, когда она поводила головой.
— Генри, а как мог ларец с драгоценностями оказаться снаружи стены? Ему полагается быть в руинах дворца…
— Там бы он и был, — хмыкнул Генри, — если бы кто-то не попытался его перепрятать. Видимо, это случилось в ту минуту, когда в троянские ворота хлынула ахейская рать. Женщине ларец не поднять: значит, это был мужчина. Когда он увидел, что за ним по пятам гонятся ахейцы, он бросил мешавший ему ларец. Ларец упал на мягкую землю, его засыпало, и он сгинул… и мы ведь наткнулись на щит случайно…
Она согласно кивала головой.
Время не тронуло золота, зато медный щит и серебряные и медные вещи потускнели от многовековой пыли. Софья мягкой салфеткой протерла круглый флакон и ладьеобразный кубок, отнесла их в рабочую комнату и выставила на верстак. Генри ходил за ней как привязанный.
— Они—само совершенство. Каких замечательных
— В Трое они славно поработали. Генри, как мы со всем этим справимся? Здесь тысячи золотых вещей, тысячи пуговиц и бусин. Мы что, рассортируем их и попробуем составить опись в дневнике?..
Она резко оборвала себя и заглянула ему в глаза: только сейчас случившееся дошло до их сознания.
— Нет! — решительно объявил Генри. — Ничего не говорим, ничего не пишем. Будем думать, как ныне ни отсюда этот бесценный клад.
— Неужели мы не обнародуем хоть какую-нибудь одну находку?
— Нельзя. Новый закон уже могли утвердить, и тогда правительство конфискует весь клад.
Его лихорадило, глаза потемнели от тревоги. В такие минуты лучше было не возражать ему, но ей хотелось ясности.
— А если бы действовал еще старый закон, ты отдал бы музею половину?
Он протестующе задвигал желваками.
— Себе, — продолжала она, — мы можем отобрать что получше: флакон, диадемы…
— И нарушим цельность клада?! Сами лишим себя доказательства, что нашли гомеровскую Трою и сокровищницу Приама? Мы должны увезти клад целиком. Мы покажем его во всех столицах мира: в Афинах, Берлине, Риме, Лондоне, Нью-Йорке. Он не только вознаграждение нам за труды и верность мечте: это живое, красноречивое доказательство тому, что мы отрыли царский дворец.
С кладом Генри связывал свое будущее, новые раскопки.
— Как ты предполагаешь вывезти его?
— Да так же, как метопу с Аполлоном.
— А когда капитан Теодору придет в залив Бесика?
— Недели через полторы.
— Надо как-то спрятать сокровища…
— Мы их протрем, рассортируем кое-как, завернем в твои старые платья и уложим в дорожный сундук. Потом я объявлю десятникам дату окончания сезона — скажем, 14 июня, через две недели. У нас появится оправдание для сборов. Раскопки прерывать не будем, но с каждым днем станем изымать часть инструментов и готовить их в дорогу. Я хочу все забрать отсюда. Конец раскопкам, мой ангел. Мы своего добились. Этот клад. Большая башня, Скейские ворота, мощеная дорога, дворец Приама — как после этого не поверить в Трою?!
Софья сняла диадему, стала раскладывать в кучки груду золота, сваленного на простыню.
— Когда приедет Адольф Лоран, я попрошу его подготовить как бы отчет в чертежах о нашей работе, чтобы заткнуть рот маловерам в Европе. Мы вместе сделаем проектные планы раскопок оставшейся части холма—это на будущее, — включая половину Фрэнка Калверта. Я совершенно убежден в том, что с Калнертами мы еще помиримся.
Всю ночь они расчищали вещи, сортировали, заворачивали в старые костюмы и платья Софьи, осторожно укладывали в сундук. Кончили на рассвете. Генри принес дневник и исписал страниц двадцать, не сделав, впрочем, ни одной зарисовки. Заглядывая через его плечо, она едва могла уследить за стремительно бежавшим пером. Он вычеркивал написанное, писал заново: никогда прежде он не разводил такую грязь в дневнике! Он нервничал, ему было не по себе. Его подмывало проговориться, что найден богатейший клад, намекнуть, где найден, а содержимое клада не объявлять. Трудная задача! Софья положила ему руку на плечо.