Греция. Лето на острове Патмос
Шрифт:
Даниэлла передала мне трубку и вернулась за стол, аккуратно прижав листочек сусального золота к иконе, над которой работала. Ей уже шел тридцать третий год, но при этом фигура у нее была как у двадцатилетней девушки, несмотря на то что она родила двоих детей и сейчас была одета в мешковатый свитер. Даниэлла склонилась над иконой, на ее лицо упали темно-каштановые волосы. В изящных французских скулах, миндалевидных глазах и носике с едва заметной горбинкой чувствовалась сосредоточенность. У наших детей были светлые, как лен, волосы — спасибо моим предкам скандинавам, но вот красоте и изысканности черт своих лиц они целиком и полностью были обязаны матери.
— Теолого! — крикнул я в трубку. В греческом языке есть звательный падеж, в котором «с» на конце слова отбрасывается. — Как у тебя дела?
Теологос пустую болтовню не уважал. Некогда он служил на торговом судне, по его словам был капит аниос, и поплавал по всему миру. Теологос предпочитал сразу переходить от слов к делу. Особенно когда это был звонок по телефону, да к тому же междугородный. Стоило ему услышать мой голос, как он тут же снялся с якоря и поднял паруса, даже не дав мне толком поздороваться.
— Тома, — проревел он греческий вариант моего имени, причем так громко, словно хотел, чтобы я услышал его с Патмоса без всякого телефона, — слушай! Ты не хочешь на лето взять в аренду мою таверну?
Теологос. Слово Божье.
Прекрасная Елена
— Тома, ты меня слышишь? — Он и не думал давать отбой. Теологос ждал моего ответа. В трубке шумело и потрескивало. Когда зимой стоит непогода, всегда существует опасность обрыва связи, особенно если звонят с острова на остров. — Тома, слушай. Знакомый из Афин, тот самый, что брал ее у меня в аренду два года назад, снова на нее глаз положил, но я подумал о тебе. Ты всегда вздыхал: «Была бы у меня твоя таверна…» Помнишь?
Я помнил. Мое воображение тут же нарисовало «Прекрасную Елену» (представить, что у таверны будет какое-нибудь другое название, я просто не мог). Этот образ возник перед моим мысленным взором подобно Афродите, выходящей из морских волн. Я вспомнил, как ранним летним утром сидел за столиком у пляжа, потягивая кофе по-гречески, вдыхал аромат тамарисков и слушал мягкий шелест волн о борта рыбацкой лодки; вспомнились мне и блюда, приправленные орегано, которыми мы лакомились с Даниэллой, после чего возвращались домой вздремнуть в изумительной прохладе его толстых стен (иногда, если дети спали, мы занимались любовью); вспомнил я и чудесные вечера, когда весь мир сжимался до нескольких ярдов, выхваченных из мрака огнями таверны, и безумное, радостное возбуждение, что греки зовут к ефи, которое словно пламенем охватывало собравшихся…
«Прекрасная Елена» была одним из тех греческих ресторанчиков, в которые ты заходишь, садишься и совершенно ясно понимаешь, что мог бы сделать его лучше, окажись на месте его нынешнего владельца. Там и здесь чуток отделать бамбуком, поставить неяркое освещение на вечер, отремонтировать туалеты, отыскать парочку официантов, которым было бы не наплевать на работу, набрать каких-нибудь интересных рецептов, и главное — подавать блюда горячими. Все остальное обеспечит само месторасположение таверны.
Несколько лет назад, когда Теологос, вместо того чтобы самому возиться с толпами туристов, растущими год от года, начал сдавать ресторанчик, я стал твердить: «Вот бы мне его арендовать!»
Может, подобные разговоры являлись с моей стороны пустой болтовней, может, в них было нечто серьезное. Я обожал готовить и некогда работал в ресторане, но при этом, делясь своими мечтами, нередко находился под воздействием вина или кефи. Теологос прекрасно об этом знал и смеялся вместе со мной. Теперь вдруг он воспринял мои слова всерьез.
Я глянул на часы. Я мог еще позволить себе пять минут поболтать, а потом мне надо было нестись сломя голову в школу, куда я обычно ходил неспешной походкой.
— И сколько ты хочешь? — из чистого любопытства поинтересовался я, чем немедленно привлек внимание Даниэллы.
— Знакомый из Афин предлагал триста пятьдесят тысяч драхм, — помолчав, ответил Теологос. — Тебе я сдам ресторан за триста, но больше не уступлю.
Значит, около семи тысяч долларов.
— Теологос, даже если бы я хотел взять у тебя ресторан, у меня все равно нет таких денег.
Даниэлла воззрилась на меня.
— А я думал, ты дом продал, — промолвил Теологос.
Его слова оказались для меня полнейшей неожиданностью.
— А ты откуда это знаешь?
— Имэй патмиотис!Я же с Патмоса. Здесь все всё друг о друге знают. Ты ведь продал дом, так? Доктору-голландцу. Его дочке нужно приданое?
Невероятно.
— Да, — ответил я, — но мне еще не заплатили. К тому же мы хотели отложить денег на детей. На их будущее. Колледж и…
Теперь к разговору прислушивались даже дети. По крайней мере Сара, тогда как Мэтт просто сидел и с довольным видом пытался выдернуть у кошки клок шерсти.
— Ясно. Ну, коли так, тогда… — начал Теологос, собираясь повесить трубку.
Мои друзья, владевшие ресторанами на острове Миконос, рассказывали, что за лето зарабатывали денег на целый год. Сейчас они, быть может, проводили зиму в Париже или Нью-Йорке, ходили на шоу, ели в шикарных ресторанах, тогда как я…
— Теологос, погоди! Дай я подумаю.
Теперь Даниэлла смотрела на меня с нешуточной тревогой. В этом я не мог ее винить. У меня склонность к грандиозным проектам, которую я унаследовал от покойного отца — архитектора и застройщика, работавшего в Вашингтоне. В первую очередь благодаря именно этой черте характера я оказался в Греции, благодаря ей мы купили крестьянский домик на Патмосе. Также Даниэлле было прекрасно известно и то, что мой отец умер, оставив долгов на семьдесят тысяч долларов. Главным образом, он оказался должен своему букмекеру.