Грехи ангелов
Шрифт:
Когда она вернулась, комната была погружена в полумрак, освещенная лишь одним светильником, а Дрю молча сидел на краю кровати.
— Ванная свободна.
Он поднял на нее взгляд.
— Спасибо. — Спокойной ночи.
В его глазах светилась надежда, но Джеки была непреклонна, и в его ушах еще долго звучало сухое «спокойной ночи», а в душе осталось горькое разочарование.
Джеки молча дождалась, пока он не скроется в ванной и не закроет за собой дверь, а потом, выключив свет и выскользнув из халата, забралась в приготовленную для него прохладную постель. Она услышала шум льющейся воды, представила, как он подставляет тело
Дрю механически погасил в ванной свет и медленно двинулся в темноте по незнакомой комнате. Он ругнулся, ударившись о ножку дивана, и Джеки едва сдержалась, чтобы не рассмеяться, но в следующий момент он уже скользнул под одеяло, и его нога коснулась ее ноги.
— Господи! — вырвалось у него. — Джеки!
— Ты удивлен?
— Да, пожалуй, — медленно проговорил Дрю, — можно сказать и так…
Но прежде чем она успела еще что-нибудь добавить, его рука скользнула по ее груди.
— Пока ты еще не поддался страсти, — задыхаясь, пробормотала она, — я хочу, чтобы ты знал, что это твой последний шанс, Дрю! Твой самый последний шанс!
— Конечно…
— Я серьезно!
— Понимаю…
Джеки зажмурила глаза от наслаждения и радостно покорилась его ласковой руке.
— Я еще хочу сказать кое-что. Тебе это не очень понравится… — начала она, но не договорила, ослабев от его ласк.
— Ну скажи, — хрипло проговорил он.
Она глубоко вздохнула.
— Я хочу, чтобы ты надел презерватив.
Дрю замер.
— Что-что?
— Презерватив. Кондом… Или как вы его там называете?
— Джеки! — простонал он.
— Я оставила его для тебя на столике около постели.
— Значит, ты все рассчитала с самого начала? Скажешь, нет? — воскликнул Дрю.
— Конечно, нет… — В ее голосе засквозили холодные нотки. — Но при определенных обстоятельствах, я полагаю, это мудрое решение. Ты не согласен?
Он с досадой отодвинулся в сторону.
— Если тебе так трудно меня понять, может, мне лучше вернуться в свою постель? — тихо спросила Джеки и почувствовала, как его рука обняла ее.
— Конечно, нет, — сказал он, перекатываясь на другой край постели. — Ты права. Конечно, ты права. Просто я не люблю эти штуки…
— Эти штуки, как ты их называешь, не понадобились бы нам, если бы ты…
— Хорошо, — прервал он ее, — хорошо!
Ее глаза уже привыкли к темноте, и она ясно видела, какое угрюмое у него лицо. Это между тем не погасило ее желания. Напротив, она чувствовала особое возбуждение, потому что на этот раз она подчинила Дрю своей воле.
Его рука лежала у нее на животе, а потом начала медленно и нежно двигаться, описывая все расширяющиеся круги по ее груди, бедрам и замерла наконец, горячая и тяжелая, у нее между ног. Не выдержав сладкой муки, Джеки вскрикнула, но он прервал ее крик поцелуем, словно отодвигая в прошлое их прежний разговор и освобождая от напряжения, которое так досаждало ей. Лаская ее тело, Дрю закрыл глаза, а когда она начинала стонать, он снова припадал горячим ртом к ее губам.
Время словно замедлилось. Голос Джеки постепенно гас в его ушах, а образ Анжелы становился все ярче. В памяти возник тот сеанс стриптиза, который Анжела подарила ему на прощание в своих апартаментах на крыше небоскреба. Она была тогда пьяна, разгорячена и любвеобильна. Он с болью прорывался к этому воспоминанию, как будто оно вот-вот должно было стать явью: ее теплые мягкие груди, объятия, ласки и потрясающий экстаз. Одного воспоминания было достаточно, чтобы снести его с ума.
Ему уже казалось, что он обнимает Анжелу, а не Джеки. И страстные стоны, нарушающие тишину в комнате, принадлежат именно ей, Анжеле. Не Джеки…
Дрю испустил последний отчаянный стон, похожий на рыдание, и cтал осыпать поцелуями ее лицо, ее глаза, ее губы — в бурном восторге страсти и обладания.
3
Джемми лежал на кровати в темной комнате, закрыв глаза.
Несколько месяцев назад он предпочитал короткую стрижку, а теперь медленно накручивал на палец длинную прядь отросших волос. Потом он провел пальцами по своей шее, коснулся кадыка. Сглотнув, почувствовал, как адамово яблоко сначала ушло вниз, а затем снова возвратилось на место. Потом он погладил ладонью грудь и коснулся напряженных сосков. Мрак и тишина делали окружающее пространство тяжелым и гнетущим. Так легко было представить себя снова в Кении в маленькой комнатке, которая была отведена ему в семинарии. Он ощущал абсолютное одиночество. Его рука совершала привычный ритуал поглаживания, и он бы предал самого себя, если бы позволил пальцам проникнуть в ту самую, запретную область внизу живота.
Кровь прилила к его лицу, когда он услышал снизу голос крестной матери, желавшей ему спокойной ночи. Он ответил ей, удивившись тому, как чуждо звучит его собственный голос в этой темноте. В следующий момент он заставил себя убрать руки и положил их вдоль тела. Нельзя — значит, нельзя.
Джемми стал думать о дочери Дэвида. О ее белой коже, которая под платьем, вероятно, еще белее. Джеки смеялась над ним, и что-то ядовитое было в этом смехе. Белокурые шелковистые волосы то и дело падали ей на лицо, и она одним привычным движением головы отбрасывала их назад и приглаживала рукой. В какой-то момент она наклонилась к нему так близко, что он успел рассмотреть у нее под блузкой нежную округлую грудь. Но и просто смотреть на нее было сладкой пыткой.
Джемми тихо вздохнул, когда вдруг, независимо от его желания, перед ним возник образ его отца.
По мнению отца, секс, несомненно, был грехом. Местные жители называли отца «белым человеком», «почтеннейшим» или «масса». Он, вероятно, казался им патриархом, который словно сошел со страниц Ветхого завета. Однако он был просто тираном, религиозным фанатиком, который имел неограниченную власть в своем маленьком «королевстве». Однажды к Джемми приблизилась совсем молоденькая, но хорошо развитая накрашенная девушка из местного племени шамбуру. Из одежды на ней была лишь набедренная повязка из шкуры антилопы. Она коснула рукой щеки Джемми и призывно улыбнулась. Джемми застыл в смущении. Когда ее твердые соски коснулись его груди, а рука легла ему на плечо, он почувствовал прилив желания. Однако отец гневно закричал на них из дома, и девушка в страхе убежала.
Джемми во всем повиновался отцу. Другой жизни он не знал. Это продолжалось до тех пор, пока ему не исполнилось тринадцать лет и отец не отослал его в школу иезуитов неподалеку от Найроби, в которой он должен был готовиться к поступлению в семинарию. Там, в этой школе, с глаз Джемми словно упала пелена. Через два года он в первый раз убежал оттуда. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять, что ограниченная, неестественная жизнь священника не для него, пусть это даже разрушит планы его отца.