Грехи отцов. Том 2
Шрифт:
— Кевин не врал? Ты собираешься быть таким же неразговорчивым, как всегда?
— Ну, я... Вики, ты не должна слушать его...
— Нет, ты единственный, кого я должна выслушать. Я слушаю прямо сейчас. Но я ничего не слышу.
— Я... Послушай...
— Да?
— Я хочу говорить, — сказал я, — я действительно хочу. Вот почему я пригласил тебя к себе. Я... не хочу быть больше здесь один... отрезанный ломоть...
—
Я поцеловал ее, и затем через минуту меня охватила паника, которая была тем более ужасна, что это было так неожиданно, — я подумал, повезет ли мне, когда мы окажемся в постели. Мне казалось, что Кевин разлучил меня с Вики, и вот она теперь спокойно плыла по течению вне пределов моей досягаемости. Я был в отчаянии, я знал, что должен был что-то сделать, чтобы вернуть ее. Мысль о том, что я буду вынужден возвратиться в мое прежнее одинокое существование, которое и жизнью-то можно назвать лишь наполовину, была для меня невыносима.
В царившем в такси молчании произошла какая-то перемена, и я с ужасом понял, что водитель выключил мотор. Я обнаружил, что некоторое время мы стояли на месте около моего дома.
— Друзья, не желаете ли выйти? — спросил он. — Или я должен достать вам одеяла и подушки, чтобы вам было удобнее?
Я заплатил ему и, не говоря ни слова, повел Вики в мою квартиру.
Однако в конечном счете это Вики, а не я, вернула все на прежние места и соединила нас снова.
Она начала говорить, как только мы вошли в квартиру.
— Кевин не прав, так? — сказала она. — Он был неправ в том, что считал, будто тобой движет честолюбие, будто ты только и думаешь о деньгах, власти и успехе. Тебе ведь на все это наплевать, правда?
— Да.
— И Себастьян был тоже не прав, когда решил, что тобой движет жажда отмщения. Ты не герой из пьесы Мидлтона или Торнера.
— Правильно.
Мы стояли у окна гостиной, и перед нами простирались огни Куинса. Я держал ее руку очень крепко и хотел еще говорить, но у меня сильно болело горло, а голова разламывалась от боли.
Я покачал головой.
— Это вина, да?
Огни Куинса стали блекнуть.
— Ты похож на меня, — сказала Вики. — Наконец-то я осознала это сходство. Движущая сила в твоей жизни — это вина. Ты чувствуешь себя ужасно, непреодолимо виновным. Но почему? Что ты сделал? Можешь ли ты мне сказать?
Я кивнул головой. Она ждала. Но я молчал.
— Что-то произошло тогда, в тридцатые годы.
Я снова кивнул.
— Между тобой и моим отцом?
Я покачал головой. Затем я сказал:
— Моим отцом. — Через секунду я не был уверен, сказал ли я эти слова вслух, и поэтому произнес их снова: — Моим отцом, — сказал я. — Моим.
— Что-то случилось между тобой и твоим отцом? Понимаю. Что же случилось?
— Я...
— Да?
— Я был подстрекателем...
— Подстрекателем?
— ...преступления...
— Преступления? Какого преступления?
— ...его убийства, — сказал я. — Конечно. А что еще? — И внезапно бросившись на тахту, я закрыл лицо руками.
— Но твой отец не был убит, — сказала Вики.
— Нет, он был убит. Он стал алкоголиком, и это привело его к смерти. А я стоял рядом и не противодействовал этому. Я отвернулся от своего отца. Я был предан человеку, который убил его.
— Но твой отец тебя бросил!
— Нет, он всегда хотел, чтобы мы с Тони жили с ним. Он ушел от Эмили, но не от нас.
— Да, но...
— Я был огорчен, так как очень сильно любил Эмили. Мне было только четырнадцать, и я ничего не понимал. Тогда вмешался Корнелиус и взял меня к себе. Я не должен был оставлять отца, но я это сделал. Это было ужасно. Я отвернулся от своего отца и решил, что не имею к нему больше никакого отношения.
Она была потрясена.
— Ты хочешь сказать, что мой отец...
— На самом деле здесь не стоит вопрос о твоем отце. Вопрос только обо мне и моем отце. Твой отец — просто фигура на шахматной доске, которую я должен передвигать, чтобы добраться до моего отца и загладить свою вину перед ним. Я должен загладить свою вину, ты понимаешь. Это мое единственное оправдание в этой жизни. В противном случае я не должен был бы жить. Я сделал такую ужасную вещь, когда стал на сторону его убийцы и смотрел сквозь пальцы на его вину... Как могут люди совершать такие ужасные поступки и жить? Мой отец умер, мой брат умер, моя мать умерла — и только я еще живу. Это кажется таким несправедливым, и вот почему я ищу себе оправдания, я не могу умереть сейчас, пока, я не нашел оправдания своему существованию. Если я смогу направить свое незаслуженное существование так, чтобы заново переписать несправедливое прошлое... Ты понимаешь, а? Ты понимаешь?
— Не может быть, чтобы ты так плохо поступил со своим отцом! Ты был так молод, ты был растерян, и все это ты преувеличил в своем воображении...
— Мой отец любил меня. Я ненавидел его и надеялся, что он умрет. Когда он и в самом деле умер, я был рад. Я сказал Корнелиусу: «Слава Богу, он больше не будет нам мешать». Можешь ли ты себе это представить? Я действительно сказал...
— Это все оплошность папы, я знаю, это так. Это очень несправедливо, что ты так себя винишь...