Грехи. Книга 2
Шрифт:
Элен внимательно всмотрелась в здание. Так, какая-то прямоугольная коробка с острыми углами, белыми стенами и большими зеркальными окнами с кисейными занавесками. В нем не было индивидуальности, изящества. Не было стиля. Только функция. В послевоенной Германии форма, как правило, следовала за функцией. Правда, было и еще кое-что: чистота, аккуратность, порядок. Очистившись от послевоенных руин, немцы возвели аккуратность в культ.
Элен посмотрела на Хеберле.
– Ну? – произнес тот. – Вы готовы?
Она ничего не ответила. После стольких лет ожидания
Хеберле взял ее под руку и повел к подъезду. Элен бросился в глаза ряд кнопок. И металлические рамки со вставленными в них картонками, где были аккуратно напечатаны фамилии. Нужная ей кнопка была третьей снизу: Шмидт. Ее вдруг охватило отвращение.
Хеберле вопросительно поднял брови.
Элен через силу улыбнулась, и он пальцем надавил на кнопку звонка.
Через несколько минут домофон отозвался.
Хеберле молчал и только все сильнее давил на кнопку. Наконец что-то зажужжало, щелкнул замок, и дверь открылась. Хеберле пропустил Элен вперед.
– Третий этаж, – сказал он.
Элен кивнула, и они стали подниматься по лестнице. Она была чистой, без единого пятнышка. В воздухе пахло антисептиком.
– Запах как в больнице, – прошептала Элен. Хеберле ничего не ответил. Как только они ступили на площадку третьего этажа, одна из дверей открылась и из нее выглянула уже немолодая женщина.
– Кто вы? – потребовала она ответа на резком баварском диалекте.
Ее когда-то светлые, а сейчас почти седые волосы еще хранили остатки давно вышедшего из моды перманента. Женщина раздраженно откинула их в сторону.
С легким поклоном Хеберле выступил вперед.
– Извините, моя фамилия Хеберле. Это моя жена. Вы фрау Шмидт?
Женщина с подозрением посмотрела на него, чуть отступила и прикрыла дверь, оставив небольшую щелку.
– Ну?
Хеберле перешел к делу:
– Я служил в армии с Гансом. Он дома?
Еще в машине детектив объяснил ей свою тактику: если Шмидт не подойдет сам, то Хеберле назовется его старым армейским приятелем.
– Ах, так! – На губах женщины моментально заиграла улыбка. Открыв пошире дверь, она пригласила их войти. – Здравствуйте, – кивнула она Элен.
Та машинально улыбнулась, но промолчала. Хеберле попросил ее не открывать рта, так как французский язык мог вызвать подозрения.
– Муж на кухне. Проходите.
Женщина провела их по узкому коридору через заставленную мебелью гостиную, которой, по-видимому, никогда не пользовались. Элен с любопытством посмотрела вокруг: стулья, стол, стенка на длинных вощеных ножках светлого дерева; ни картин на стенах, ни цветов, ни каких-либо безделушек. Они вошли в кухню.
Элен едва не задохнулась: в сидевшем за столом она сразу же узнала Шмидта. Того самого Шмидта, что прислуживал альбиносу. Того самого, который жег животик маленькой Мари сигаретой. Привалившись спиной к стене, сейчас он что-то с аппетитом ел. Перед ним стояла полупустая кружка пива.
Взгляд Элен упал на стену напротив, и она оторопело застыла. Вся стена была увешана памятными военными вещами: медалями, картинками, фотографиями. Был здесь и «Железный крест», и ленточки со свастиками. Ей и в голову не могло прийти, что кто-то может выставлять их напоказ. Краешком глаза Элен заметила, что у сидящего за столом мужчины нет ног, и только две безобразные культи торчат из шорт. Она вопросительно посмотрела на Хеберле, и он взглядом дал ей понять, чтобы она молчала.
Женщина склонилась к мужу.
– Ганс, к тебе пришли, – закричала она ему в самое ухо, как кричат глухим.
– Что? Пришли? Кто, интересно? – Ганс, прищурившись, посмотрел на посетителей и потянулся к очкам с толстыми стеклами в проволочной оправе. Не спеша, заправив дужки за уши, он посмотрел на незваных гостей и нахмурился. – Кто они? Я их не знаю.
Женщина тоже нахмурилась и сурово уставилась на Хеберле.
– Это что, шутка? – сердито спросила она. Защищая мужа, она притянула его голову к груди.
– Подождите в гостиной, – бросил Хеберле Элен.
Она с благодарностью кивнула и с облегчением покинула душную кухню с калекой-садистом и дьявольскими побрякушками на стене. Из кухни до нее донеслись сердитые голоса. Подойдя к окну, она раздвинула тонкие занавески и увидела работавшие бульдозеры. «О чем они спорят там, на кухне?» – подумала она. Странно, что семья Шмидт так откровенно обороняется. Ей представлялось, что они принесут искренние извинения, будут просить у нее прощения. Видимо, они не сожалеют о случившемся. Конечно, нет, иначе, зачем все эти ужасные медали и фотографии вывешены на стену?
Через десять минут появился Хеберле, а следом фрау Шмидт. Элен, задвинув занавески, обернулась. Глаза фрау Шмидт вспыхнули ненавистью. Она со злостью заговорила на плохом французском.
– Вы думать, мы хотел войну? – кричала она, размахивая руками. – Мы есть мирный народ! Почему вы приходить сюда и обвинять мой Ганс все эти вещи?
Элен молча смотрела на нее.
Женщина негодующе махнула рукой в сторону кухни.
– Мало мой Ганс страдал? Он отдал свой ноги, чуть не потерял свой жизнь! Думать, он хотел это? Он был… – Она вопросительно посмотрела на Хеберле.
– Призван, – подсказал Хеберле.
– Призван! – повторила она почти торжественно, словно пробуя слово на вкус. – Вы это понимать? У него не был выбор!
Элен в упор посмотрела на нее. Она больше не могла безучастно молчать и чувствовать себя виноватой.
– Нет, не понимаю, – проговорила она.
Фрау Шмидт негодующе уставилась на возмутительницу спокойствия.
– Даже я… женщин… должен был работать на Гитлер. Мы не любить его. У нас не был выбор! Я нес трудовой повинность. Я работал на ферме, добывал еду, чтобы наш народ не был голодным. Я плохой человек делать это? Добывать еду?