Греховная невинность
Шрифт:
– Поскольку вы недавно переехали в Суссекс… это здешние полевые цветы. А вот мед… собранный пчелами с этих цветов.
Ева насторожилась. Мед, пчелы, перелетающие от цветка к цветку в поисках сладкого нектара… подобными расхожими метафорами пестрели поэмы, которые слагали в ее честь восторженные юнцы. Быть может, в словах священника таился какой-то намек? Или они лишь преамбула, и за ними последует продолжение?
Впрочем, наверное, ей во всем будет видеться скрытый намек, пока она не узнает точно, что именно известно пастору о ее прошлом.
В
Потом повернулась к гостю.
– Цветы и пчелы, – оживленно заговорила она. – Немного похоже на начало проповеди. Возможно, о полевых лилиях, которые не трудятся? [6]
– Может быть. Я непременно сообщу вам, если надумаю воспользоваться этой идеей, чтобы вы могли прийти в церковь и поспать.
Ева рассмеялась.
Лицо пастора вдруг радостно вспыхнуло, словно он услышал райскую музыку.
6
И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут; Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них. (Евангелие от Матфея; глава 6, стихи 28–29).
Однако в следующий миг радость исчезла, будто ее вовсе не было, а лицо приняло прежнее вежливое, непроницаемое выражение.
– Садитесь, пожалуйста, преподобный. Вы возвышаетесь надо мной, как башня.
Он медленно обвел глазами кресла, точно решал, которое из них не сломается под ним, и выбрал одно, с высокой спинкой в форме веера и с гнутыми золочеными ножками.
Ева устроилась на канапе. Повернувшись к гостю, она расцепила пальцы и обманчиво небрежным, рассчитанным жестом уронила руки на колени.
Гость и хозяйка встретились взглядами. Они походили на двух дипломатов, представляющих каждый свою державу и готовящихся подписать договор. Следовало бы нанять переводчика, который владеет языком как священников, так и графинь, усмехнулась про себя Ева.
Пастор явно чувствовал себя неуютно в кресле. Он сидел с прямой, как шомпол, спиной, будто опасался прислониться к бархатной спинке, похожей на раскрытый веер. Его скованная поза выдавала напряжение.
– Вы первая, кто заснул на моей проповеди, леди Уэррен.
А вот и первый артиллерийский залп. Любопытно. И что на это ответить?
– О, не сомневаюсь, преподобный. Полагаю, все женщины городка поедают вас глазами, ни одна не хотела бы упустить и минуты из вашего выступления.
Пастор не ответил. Его молчание казалось плотным, почти осязаемым, точно захлопнутая дверь перед носом бродяги, и Ева невольно растерялась.
Боже милостивый… Как это понимать? Красивая женщина сделала ему комплимент. Другой на его месте был бы польщен или по крайней мере заинтригован. Неужели в нем нет ни капли тщеславия? Быть такого не может! Впрочем, гордыня вроде бы – один из смертных грехов?
Ева выдержала паузу, ожидая ответа.
Однако пастор казался невозмутимым, молчание ничуть его не тяготило. Таких, как он, Ева еще не встречала.
– Я прошу прощения за то, что заснула, – немного сбивчиво произнесла она наконец. Впрочем, говорила она искренне. Молчание преподобного вытягивало из нее слова. – Это было по меньшей мере невежливо. Но дело в том, что солнце пригревало вовсю, а я очень устала, и ваш голос… – Она внезапно осеклась, испугавшись признания, которое едва у нее не вырвалось.
– И что же с моим голосом?
Он задал вопрос так мягко, естественно, доверительно… своим бархатным голосом. Еве вдруг захотелось ответить правдиво, принести в дар свою искренность, доставить пастору удовольствие.
Замечательный талант для священника.
Или для соблазнителя.
– Мне нравится ваш голос, – чуть слышно проговорила Ева. Без тени кокетства. Она просто сказала правду.
Эта неожиданная откровенность вызвала у нее чувство незащищенности и легкую обиду, словно признание вырвали силой.
Пастор не произнес ни слова.
И тут губы его медленно растянулись в улыбке, дерзкой, почти бесстыдной, зато теперь Ева могла как следует ее рассмотреть. У нее перехватило дыхание, она едва сумела справиться с собой.
Лицо пастора просветлело, словно из-за грозовых туч показалось солнце, и Ева ощутила, как по спине вверх прокатилась волна жара.
На мгновение ей показалось, что она целиком во власти сидящего рядом мужчины, что, если не погаснет его улыбка, ей грозит смертельная опасность.
Этот служитель Божий наслаждался своей победой, точно сам дьявол.
К счастью, улыбка сбежала с его губ, как скрывается за облаками солнце.
Еве стоило больших усилий сохранять самообладание. Однако она знала: лучший способ защиты – нападение. Нужно было выбить почву у него из-под ног.
– И раз уж я перешла к извинениям, наверное, мне следует попросить прощения за слово «чертов», брошенное вам в лицо. Признаюсь, меня испугало ваше внезапное появление.
– А мне понравилось словечко «чертов», – без тени замешательства отозвался преподобный. – Да и вся ваша тирада. Как видите, я только что тоже произнес это слово. В Риме живи как римлянин, вы верно заметили.
– Но… разве священникам дозволено чертыхаться? – удивилась Ева, отвлекшись от своей первоначальной цели.
– О, я уверен, Всевышний часто прощает нам мелкие проступки. Иное дело, если бы я ругался постоянно, да еще с остервенением, с бешеной страстью.
«С остервенением, с бешеной страстью? Сильное выражение для духовного лица», – подумала Ева.
– Возможно, существует некая тайная квота на подобные слова, и если ее превысить, вас ждет кара Господня.
Улыбка пастора разила наповал, словно молния. Ева невольно подалась вперед, как ребенок, пытающийся коснуться рукой радуги. Снова!