Грек ищет гречанку
Шрифт:
— По причине творческого социализма.
— Неплохо. Ну а как вы провели время с гречанкой?
— Обручились, — смущенно сказал Архилохос и покраснел.
— Вполне разумно, — похвалила мадам Билер. — Чем она занимается?
— Прислуга.
— У нее прямо-таки поразительное место, — заметил Огюст, — если она могла купить себе такую шубу.
— Не болтай! — прикрикнула на него Жоржетта.
Арнольф рассказал, что они гуляли по городу и что все было очень странно, необычно, почти как во сне. Незнакомые люди вдруг стали с ним здороваться, они махали ему из машин и автобусов,
— Ага, — сказала Жоржетта.
— И мэтр Дютур со мной поздоровался, — продолжал Арнольф, — и Эркюль Вагнер тоже, хотя они всего-навсего мне подмигнули.
— Подмигнули, — повторила Жоржетта.
— Ну и птичка, — пробормотал Огюст.
— Помолчи! — сказала мадам Билер так резко, что Огюст залез за печку и спрятал окутанные мерцающим облаком ноги. — Не вмешивайся! Не мужское это дело! Мой совет: сразу же женитесь на вашей Хлое, — снова обратилась она к Архилохосу и залпом выпила кампари.
— Как можно скорее.
— Очень правильно! С женщинами надо быть решительным, особенно если их зовут Хлоя. А где вы собираетесь жить с вашей гречанкой?
Архилохос, вздохнув, признался, что не знает, одновременно он уплетал яблочное пюре и макароны.
— В своей каморке я, конечно, не останусь — из-за шума воды и из-за запаха. Первое время придется жить в пансионе.
— Что вы, мсье Архилохос, — рассмеялась Жоржетта, — теперь-то вам все по карману. Снимите номер в «Рице», там таким, как вы, сам бог велел жить. И с сегодняшнего дня вы будете платить мне вдвое. С генерального директора надо драть шкуру, больше они ни на что не годны. — С этими словами она налила себе еще рюмку кампари.
Архилохос ушел, и «У Огюста» на некоторое время воцарилось молчание. Мадам Билер мыла рюмки, а ее муженек сидел за печкой не шелохнувшись.
— Ну и птичка, — сказал наконец Огюст, поглаживая свои костлявые ноги. — Когда я занял второе место в велогонке «Тур де Франс», я тоже мог завести себе такую — в такой же меховой шубке, надушенную дорогими духами и с богатым покровителем. Он был промышленник, господин фон Цюнфтиг, бельгийские угольные шахты. И я стал бы теперь генеральным директором.
— Чепуха, — сказала Жоржетта, вытирая руки. — Ты другого полета. Такая женщина за тебя не пошла бы. В тебе нет изюминки. Архилохос родился в рубашке, я это всегда чувствовала, и потом, он грек. Увидишь, чт'o из него получится. Он еще себя покажет, да еще как. А она — женщина-люкс. Я не удивляюсь, что она решила бросить свое ремесло. Заниматься им долго — утомительно и, уж что ни говори, мало радости. Все женщины такого сорта стремятся покончить с этим. И я когда-то стремилась. Правда, большинству это не удается, они впрямь подыхают под забором, недаром это говорят с амвонов. Ну а некоторые получают своего Огюста и весь век любуются его голыми ногами и желтой майкой… Ладно, если уж мы вспомнили старые времена, то я своей жизнью довольна. И потом, лично у меня никогда не было крупного промышленника. Для этого мне не хватало профессионального размаха. Ко мне ходили только мелкие буржуа да чиновники из министерства
12
Не теряя времени, Архилохос поехал на такси в Международный банк, а оттуда — в туристское агентство на набережной де л’Эт'a. Он вошел в большой зал, стены которого были увешаны географическими картами и пестрыми плакатами: «Посетите Швейцарию», «Твоя мечта — солнечный Юг», «Самолеты “Эр Франс” доставят вас в Рио», «Зеленая Ирландия». Служащие с вежливыми гладкими лицами. Стрекотание пишущих машинок. Лампы дневного света. Иностранцы, говорящие на неведомых языках.
Архилохос сказал, что он хочет поехать в Грецию: Керкира, Пелопоннес, Афины.
Служащий ответил, что агентство, к сожалению, не устраивает экскурсий на грузовых пароходах.
Архилохос возразил, что он, дескать, желает поехать на «Джульетте». Просит каюту-люкс для себя и жены.
Служащий полистал расписание и сообщил сутенеру-испанцу (по имени дон Руис) время отправления и прибытия какого-то поезда. Затем он сказал, что на «Джульетте» нет свободных мест, и повернулся к коммерсанту из Каира.
Архилохос вышел из туристского агентства и сел в такси, поджидавшее его у входа. Задумался. Потом спросил шофера, кто лучший портной в городе.
Шофер удивился.
— О’Нейл-Паперер на проспекте Бикини и Фатти на улице Сент-Оноре.
— А самый лучший парикмахер?
— Жозе на набережной Оффенбаха.
— Самый лучший шляпный магазин?
— Гошенбауэр.
— А где покупают самые лучшие перчатки?
— У де Штуца-Кальберматтена.
— Хорошо, — сказал Архилохос, — поедем по всем этим адресам.
И они поехали к О’Нейлу-Папереру на проспект Бикини, к Фатти на улицу Сент-Оноре, к Жозе на набережную Оффенбаха, к де Штуцу-Кальберматтену в магазин перчаток и к Гошенбауэру в магазин головных уборов. Архилохос прошел через множество рук — его мяли, обмеривали, чистили, кромсали, терли, и он менялся буквально на глазах: каждый раз он садился в такси все более элегантный и благоухающий; после посещения Гошенбауэра на голове у него появилась серебристо-серая шляпа, введенная в моду Иденом. К концу дня он опять приехал в туристское агентство на набережной де л’Эта.
Недрогнувшим голосом он обратился к тому же служащему, который его спровадил, сказал, что желает получить двухместную каюту-люкс на «Джульетте», и положил на стеклянный барьер серебристо-серую иденовскую шляпу.
Служащий начал заполнять бланк.
— «Джульетта» отплывает в следующую пятницу. Керкира, Пелопоннес, Афины, Родос и Самос, — сказал он. — Будьте любезны назвать вашу фамилию.
Однако после того, как Арнольф, отсчитав деньги за два билета, удалился, служащий заговорил с сутенером-испанцем, который все еще околачивался в агентстве — перелистывал туристские проспекты, а время от времени вступал в беседу с определенного сорта дамами, которые (также не отрывая глаз от проспектов) совали в его благородные узкие ладони денежные купюры.