Грешница
Шрифт:
Мсье де Моморон застал своего брата в великом замешательстве. Преступление, содеянное под его кровлей, обеспокоило его до крайности, и он ломал голову над тем, кто это мог отправить на тот свет мсье Паламеда д'Эскандо. Во всяком случае, дело надлежало выяснить. Своими недоумениями и соображениями он поделился с мсье де Момороном, и они по этому вопросу обменялись взглядами в ожидании прибытия судебных чинов, за которыми мсье де Сегиран послал в Экс и которые не могли замедлить явиться. Их искусство было нелишним, для того чтобы распутать это дело, в котором мсье де Сегиран и кавалер де Моморон отказывались что-либо понять. Действительно, трудно было приписать злодеяние кому-либо из обитателей замка, людей миролюбивых. Убийца, по-видимому, пришел со стороны, и, так как мсье д'Эскандо был умерщвлен ударом шпаги, можно было предполагать, что преступник – человек знатный.
Таково же было мнение и представителя правосудия, приехавшего
При этом разоблачении мсье де Моморон едва не умер от бешенства. Краска залила ему лицо, и ужасные ругательства хлынули изо рта, сопровождаемые чудовищными проклятиями. В своем гневе он обрушивался с одинаковой злобой и на Паламеда д'Эскандо, и на мсье де Ла Пэжоди. Как? Этот флейтист посмел прокрасться по следам командира галеры его величества! Так этот несчастный воспользовался своей побывкой в Кармейране, чтобы затеять шашни с этим неблагодарным Паламедом? Ах, как они, должно быть, потешались над ним вдвоем! При этой мысли мсье де Моморон клокотал от ярости. Он ненавидит их обоих, но так как с Паламеда уже ничего не возьмешь, то он отыграется на Ла Пэжоди, и Моморон уж последит, чтобы правосудие исполнило свой долг в отношении этого совратителя и убийцы. Мсье де Суржи взирал на эту сцену насмешливым оком, меж тем как левантинцы многозначительно переглядывались, радуясь тому, что сыграли шутку с кавалером, которого издавна не терпели за его грубость, а вдобавок и тому, что своей уловкой оказали услугу красивой христианской госпоже, которая не раз дарила их добрым и сострадательным взглядом и которую они таким образом ограждали от какого бы то ни было подозрения. О том же, какие последствия ожидают мсье де Ла Пэжоди, они мало заботились, потому что были родом из той страны, где человеческой смерти не придается такого уж значения, в особенности если убийца – каймакам или паша, и им в голову не могло прийти, чтобы этот мсье де Ла Пэжоди, у которого, как им говорили, в гареме самые красивые женщины его города, да не стоял намного выше законов.
Тем не менее, как бы там ни думали по-турецки верный Али и верный Гассан, их показания привели к тому, что мсье де Ла Пэжоди на следующий же день был арестован в занимаемой им комнате турвовского дома и без дальних слов отведен в тюрьму. И действительно в гроте обнаружили следы его коня, каковые, будучи тщательно прослежены, привели судебных чинов к Пеламургу, и тот, испугавшись, рассказал все и подтвердил ночные вылазки мсье де Ла Пэжоди; но наиболее тяжкой для него уликой служило то, что ножны его шпаги были найдены торчащими в рыхлой земле сада под балконом мадам де Сегиран, а это заставляло думать, что мсье де Ла Пэжоди освободился от них прежде, чем войти в замок, и проник туда с обнаженным оружием, из чего явствовала предумышленность убийства, учиненного им над мсье Паламедом д'Эскандо.
В то время как мсье Паламед д'Эскандо покоился на своем парадном ложе, под угрюмым оком кавалера де Моморона, мсье де Сегиран рассылал родне полагающиеся извещения. И таким образом, в тот день, когда в эксском соборе совершалось отпевание мсье Паламеда, там присутствовало все эскандотство, ибо Эскандо не желали, чтобы кто-нибудь из них отправлялся в земное недро без их участия в этой церемонии. Поэтому здесь можно было видеть, кроме отца покойного, мсье д'Эскандо Кривого и мсье д'Эскандо Заику бок о бок с мсье д'Эскандо Большим. Мсье д'Эскандо Корабельный отсутствовал, за год перед тем скончавшись, но мсье д'Эскандо Рыжий был налицо, рядом с мсье д'Эскандо Маленьким, являвшим тут же свое недоброжелательное
Размышляя так, мсье де Сегиран следил за ходом церемонии. Мсье де Моморон пожелал, чтобы она была весьма пышной и чтобы было как можно больше музыки, как подобает тому, кто служил, не без отличия, на галерах его величества. Для себя он такой не требовал и надеялся обрести могилу на дне морском. Он решил при первой же возможности покинуть Кармейранский замок. Состояние его ноги вскоре должно было ему позволить вновь вступить в командование галерой, а бутылка-другая доброго рома, извлеченная из констапельской, должна была ему помочь забыть всех Эскандо на свете, в том числе и прекрасного, неблагодарного и вероломного Паламеда.
Таково было настроение мсье де Моморона, когда он выходил из церкви, отправляясь навестить свою мать, старую мадам де Сегиран. Он нашел ее сильно сдавшей и расстался с ней не очень-то довольный, ибо мадам де Сегиран сказала ему, что никогда не перестанет быть благодарной своему маленькому Ла Пэжоди, если он действительно избавил его, Моморона, от предмета постыдной страсти, и никогда не перестанет сожалеть, что теряет с ним Ла Пэжоди, одно из главных своих удовольствий, состоявшее в том, чтобы слушать, как он играет на флейте; все, что говорится относительно Ла Пэжоди и прекрасного Паламеда со слов двух турецких невольников, сущая бессмыслица, ее не разубедят в том, что за всем этим кроется какая-нибудь женщина, ибо Ла Пэжоди не гнушается и самыми скромными и достаточно было какой-нибудь горничной, чтобы толкнуть его на это полуночное безрассудство; истина, в конце концов, откроется, и Ла Пэжоди уйдет из рук правосудия, как бы ни старались все эти злобствующие против него Эскандо, которые из кожи лезут, хлопоча и домогаясь, чтобы его судили с беспощадной строгостью.
VI
Во всей истории мадам де Сегиран и мсье де Ла Пэжоди стороной, о которой всего неохотнее распространялся мсье де Ларсфиг, был процесс, закончившийся осуждением мсье де Ла Пэжоди на каторжные работы. Дойдя в своем повествовании до этого дела, мсье де Ларсфиг становился довольно скуп на подробности и ограничивался общими местами. Хотя все это уже стало прошлым и участвовавшие лица сошли со сцены жизни, мсье де Ларсфигу было неприятно сознаться, что процесс мсье де Ла Пэжоди велся, быть может, не со всем желательным беспристрастием и не слишком много делал чести его судьям. Приговор был как бы предрешен, и не прилагалось особых усилий к тому, чтобы выяснить истину и рассеять обманчивую видимость, под которой она нередко кроется. Так было и теперь, к великой пользе мадам де Сегиран, чье имя ни разу не было произнесено на суде.
Это молчание должно быть всецело вменено в заслугу мсье де Ла Пэжоди, который проявил себя в настоящем случае благороднейшим человеком и держал себя так, как того, быть может, не вполне можно было бы от него ждать. В самом деле, за свою любовную карьеру мсье де Ла Пэжоди никогда не обнаруживал чрезмерного радения о добром имени женщин, и сделанное им для мадам де Сегиран исключение доказывает, что он питал к ней более нежное и более почтительное чувство, нежели ко многим другим, ибо немало значило щадить ее так, как делал он, ценою своей свободы, тем более что он вполне справедливо мог поставить ей в вину то положение, в котором он очутился благодаря ей.
Действительно, единственным подлинным доказательством того, что мсье де Ла Пэжоди и есть убийца мсье Паламеда д'Эскандо, были эти найденные в саду ножны, которые мадам де Сегиран выбросила за окно, чтобы от них отделаться и не думая о том, что таким образом она губит мсье де Ла Пэжоди. Не будь этих изобличающих ножен, ему, быть может, удалось бы выпутаться, ибо тогда он имел бы против себя лишь показания Али и Гассана, а показаний двух невольников-турок было бы недостаточно для того, чтобы осудить столь сурово дворянина и дать им его в товарищи по галерной банке. Во всяком случае, если бы мсье де Ла Пэжоди счел нужным сознаться в своем ночном пребывании в комнате мадам де Сегиран и сообщить о неожиданном появлении мсье Паламеда д'Эскандо, он мог бы утверждать, что обнажил шпагу лишь перед лицом смертельной угрозы со стороны этого последнего и что, отнимая у него жизнь, он только защищал свою собственную, и тогда его преступление свелось бы к схватке влюбленных и оказалось бы несчастием, отнюдь не предумышленным.