Грешники и святые

Остен Эмилия

Отец Реми меня словно заколдовал — я отправилась на поиски папеньки и нашла его в библиотеке, погруженного скорее в себя, чем в чтение книги, которую он держал в руках. Увидев меня, отец отложил томик.

— Это ты, Мари. Садись, садись.

Мы не разговаривали со вчерашнего дня, и с какой же тоской смотрела я теперь на него! Внезапно осознав, что отмеренное нам всем время прошло, что до нашего расставания на всю жизнь остались считанные дни, я испытала острую любовь к отцу. Как будто мне взрезали сердце и трогают рану любопытным пальцем.

Один только отец любит меня в моей семье, одному ему я осталась нужна. Как он станет жить, когда и меня потеряет? Непременно ему напишу, решила я. И скоро.

Я села в кресло напротив него и сложила руки на коленях. Некоторое время мы молчали; на макушке отца угнездился солнечный луч, пробравшийся в щель между портьерами. Словно нимб воздвигся, словно божественное пламя. Вот таким я отца тоже запомню — сейчас он для меня святой.

— Я хотела поговорить о свадьбе, — сказала я.

— Ах да. Конечно. — Его пальцы с большими плоскими ногтями вновь взяли томик, лишь бы что-то держать. — Я договорился с аббатом де Клуэ. Он обвенчает вас с виконтом в своей церкви, это…

— Папочка, — сказала я мягко, — вот об этом и хочу поговорить. Я сама выбрала церковь и священника. И еще я снова хочу позвать гостей. Побольше гостей.

Он удивился: до сих пор я весьма равнодушна относилась к свадьбе, выказывала радость лишь для приличия, чтоб никто меня не заподозрил. Ведь все полагали, что я влюблена в виконта де Мальмера, хотя не было на свете человека, в которого я могла бы быть менее влюблена!

— Всего десять дней до свадьбы. Что ты такое говоришь, Мари?

— Хочу, чтобы ты своих друзей позвал, пусть придут. И виконту я напишу, он уважит мое желание. А венчаться хочу в часовне Святого Людовика, что в предместье Фобур Сен-Жермен. Все это явилось мне во сне, после того как я молилась на ночь, как мне отец Реми велел.

Невинная ложь, которой так много уже накопилось в моей жизни, да черт бы с ней. Мною овладела умственная лихорадка, казалось, минуты бегут быстрее, быстрее, и я за ними не поспеваю.

Отец покачал головой.

— Все это странно, дочка. Ты уверена в том, что говоришь?

— Уверена. А еще прошу, пусть отец де Шато нас обвенчает. Он так хорошо меня наставил, так помог. Пожалуйста.

Если бы папенька увидел, как наставлял меня отец Реми в капелле прежде, чем прибежала Эжери звать нас к Мишелю, то запер бы меня в спальне и в жизни больше никуда не отпустил. Даже под венец, я полагаю. Но тайна оставалась тайной, поцелуи отца Реми связывали нас с ним сильнее, чем просто дружба, просто приязнь, а родителям о грехах детей знать не следует. Так проще.

— Мари, — негромко сказал отец, — если это всего лишь каприз, то…

— Нет. Это желание, папа, одно из самых глубоких моих желаний, и Господь помог мне понять его. Так будет правильно. Пожалуйста, позволь мне сделать это, чтобы я была счастлива.

Отец поднялся, подошел ко мне, поцеловал в лоб сухими губами —

словно клеймо поставил.

— Хорошо. Как же ты нынче на мать похожа…

И вышел.

Я осталась сидеть, растерянная, с горьким комком в горле. В последнее время я только и делаю, что плачу, пора с этим заканчивать. Если я не смогу убить виконта, потому что нож дрогнет в моей руке, потому что заливаться слезами начну, — никогда себе не прощу. Во мне нет святости, нет чести, но силы пока еще есть.

Отец Реми ждал меня в капелле, расхаживая туда-сюда. Его светлое настроение никуда не делось, четки снова порхали в руках — стук-стук, и спину он держал деревянно, как и в первые дни. Таким знакомым он мне казался сейчас и таким незнакомым. С каждой минутой я любила его все больше, а понимала все меньше.

— Маргарита! — воскликнул он, завидев меня. — Ну что?

— Он согласен, — сказала я, остановившись в двух шагах от алтаря и сцепив руки за спиной, — только не пойму, зачем вам это нужно.

— Господу. Господу нужно, дочь моя! — отец Реми воздел руку, с которой свешивались четки. Не понимала я этой его резкой веселости. — Теперь следующее. Идем со мною в келью.

Я приподняла брови в немом вопросе, но в келью пошла. Возбуждение отца Реми оказалось заразным, меня словно опоили: веки подергивались, в руках слабость. После признания всегда так бывает, мне говорила мать. Давным-давно, когда виконт еще не отравил ни ее жизнь, ни ее саму.

Отец Реми запер дверь, подвел меня к столу и усадил. Я и опомниться не успела, как передо мною оказалась бумага, в руке — перо, отец Реми щелкнул крышкой чернильницы.

— Пишите.

— Что писать? — спросила я, разглядывая его лицо, высветленное слева. — Признание во всех грехах, бывших и. будущих?

— Это еще успеется. Пишите своему жениху, что ни минуты прожить без него не можете и хотите поговорить, чем скорее, тем лучше. Вряд ли удастся сделать это сегодня. Ах, как жаль, столько времени потеряно! — Он в досаде покачал головой. — Ничего, мы успеем. Пишите, и хорошо, чтобы он принял нас вечером.

— Нас? — спросила я.

— Конечно же, я поеду с вами. В доме траур, ваш отец и мачеха никуда отправиться не могут. А я птица вольная, — отец Реми скупо улыбнулся, — хоть и запертая в сутану, как в клетку.

Ах, как лукав он был сейчас и вместе с тем — как серьезен! Что он прятал в сердце, кроме сотни молитв, что за козырь держал в рукаве? Зачем ему это все нужно? Я прикусила язык — все равно отец Реми не скажет мне, если раньше не сказал, — и принялась писать. Перо скрипело, летели брызги. Отец Реми ходил по келье, стуча сапогами.

— Перестаньте метаться у меня за спиной, — сказала я, не оборачиваясь и не отрываясь от дела. — Вы меня отвлекаете, а письмо должно быть нежным.

— Простите, — он сел на кровать — я бросила косой взгляд, — положил руки на колени, забарабанил пальцами. — Когда в моей голове роятся планы, просто не в силах усидеть.