Грешники и святые
Шрифт:
— Ну потерпите минуту. Будьте примерным заговорщиком.
Он хмыкнул и замолчал, в тишине, разбавленной лишь нашим дыханием, я закончила письмо. Посыпала песком, протянула священнику.
— Взгляните. Так достаточно нежно?
Он взял листок у меня из рук, быстро прочел.
— Хорошо. Очень хорошо. Теперь запечатайте, сургуч вон там. И велите Дидье немедленно отнести.
— Почему Дидье? — спросила я, грея палочку сургуча над свечой.
— Потому что он расторопный, сами знаете.
— Если виконт дома, — сказала я, — есть шанс, что он позовет меня прямо
— Вот и хорошо, — сказал отец Реми, — просто отлично.
Сургуч падал на бумагу печальными кровавыми каплями, я подождала минуту и запечатала письмо своим кольцом.
Я обещала ничего не спрашивать, и я не спрашивала; молча кивнула священнику, вышла, нашла Дидье и велела со всех ног нестись в особняк виконта де Мальмера. Что бы ни задумал отец Реми, он, очевидно, знал, что делать. Он обещал быть со мной. Он обещал меня не предавать.
Может, я и была глупа, но я ему поверила. Безумие охватило меня полностью и больше не собиралось отпускать.
Выбор среди черных нарядов невелик — и я задумалась над разложенными на кровати платьями. Нора стояла рядом со мной, напружиненная, недовольная.
— Госпожа Мари, ну как же так!
— И не так, и не этак, — сказала я, переводя взгляд с черного бархатного на черное шелковое. — К черту все, Нора. К черту. Принеси мне серое.
— Как же серое, когда траур?!
— Я сказала — неси, значит, неси! То, обшитое черным кружевом. Хоть как-то приличия соблюсти.
— Слыханное ли дело, — проворчала Нора, скрываясь в гардеробной, — ехать вечером к мужчине, да еще и траур не блюсти! Совсем вы стыд потеряли, госпожа Мари! Скоро уж обвенчаетесь, тогда и делайте что хотите! Но сейчас!
— Я все слышу, — предупредила я.
— А я и хочу, чтобы вы услышали! Как же можно так!
— Отец Реми со мною поедет.
— Ну, разве что отец Реми! Увидит вас и застыдит. Вот кто достойный священник, вот кто ведет себя, чисто ангел! Всегда вежливый такой, а когда надо — то и строг; я к исповеди ходила, так он меня отчитал за грехи, но не сильно, сколько следовало. Вышла, словно очистилась. Такой славный пастырь, такой хороший!
— Это когда же ты к исповеди ходила?
— Да вот сегодня. Неделю как не была. Только быстро каяться пришлось — отец Реми приболел снова, что ли. Мадам Ботэн говорит, отвар ему носила. Вот оно, ваше серое.
Я вполголоса выругалась, Нора, вышедшая из гардеробной с тусклым ворохом в руках, остановилась.
— Да вы на себя не похожи, госпожа Мари! То богохульствуете, то молитесь, то спать не ложитесь за полночь! Сколько же можно!
— Приготовь еще шляпу, — сказала я рассеянно, — и побыстрее.
Конечно, виконт де Мальмер не смог принять нас в тот день, когда я отправила к нему Дидье с посланием. Виконт уезжал охотиться вместе с его величеством и возвратился лишь на следующий день, весьма поздно; а потому отправиться мы могли только сегодня, получив наконец приглашение.
Неделя, повторяла я про себя, неделя.
Мы с отцом Реми два дня вели себя как сущие паиньки, даже не разговаривали прилюдно, и в капеллу я не ходила — так он велел. Его командный тон, раньше не
И вот теперь Нора говорит, что отец Реми заболел. Без него мне совершенно незачем ехать к виконту, я не осведомлена о цели, с которой мы туда направляемся. Что делать, я не представляла.
Но когда полчаса спустя я вышла в прихожую, отец Реми меня ждал. Стоял он прямо исключительно благодаря привычке, полагаю, — спина каменная, плечи одно ниже другого, на висках серые тени.
— Мигрень? — спросила я шепотом, подойдя ближе.
Отец Реми скривил губы в болезненной усмешке.
— Это мне не помешает.
— Последняя слабость, с которой не справились? — уточнила я, принимая предложенную мне руку.
— Нет, — сказал он, — теперь уже не последняя. С последней я не вижу смысла справляться.
И я почему-то сразу поняла, о чем он говорит.
Мы сели в карету, стукнула дверца, отсекая нас от Парижа на краткие минуты, зацокали копыта, закачался пол. Отец Реми сидел напротив меня, сосредоточенный, бледный даже под своим неистребимым загаром. Я пересела к нему, провела рукой в перчатке по щетинистой щеке, задела мизинцем губы.
— Что мне нужно делать, чтобы вам помочь?
— М-да. Делать… — Я видела, как он старается собраться с мыслями, вид у него был такой, будто его голову сжимают медленно вращающиеся мельничные жернова. — Мы войдем, сядем в гостиной, поговорим о ерунде. Потом я вас покину ненадолго. Ваша задача, дочь моя, — сделать так, чтобы виконт не заметил, как долго я отсутствую. Если все пойдет хорошо, я вернусь очень быстро; если нет — займите его разговором. — Он прижал меня к себе, снял шляпу со своей головы, потом с моей и прижался щекой к моей макушке. — Вы умная женщина, Маргарита. Уверен, вам будет о чем побеседовать с виконтом.
— Я придумаю, — сказала я, — хорошо.
И дальше мы ехали в молчании. Летели обрывки теней, мотались призраки мыслей. Мне ничего уже не нужно было — только сидеть с ним вот так, вбирать в себя его запах, тепло, надежду. Я рисковала всем, не зная, ради чего. Впрочем, нет, я знала.
Во многих из нас живет внутри фантом счастья. Странная, ни на чем не основанная вера, она стоит на трех китах — словах «все будет хорошо». Нам так хочется, чтоб киты поплыли, взмахивая хвостами. Чтобы в итоге так и стало. Тогда, вместе с отцом Реми, я шла для того, чтобы «все было хорошо».