Грета Гарбо и её возлюбленные
Шрифт:
Возвращение в Лондон показалось мне чересчур утомительным. Грета ничего не читает, по крайней мере, не захватила с собой очки и поэтому могла только бегло проглядеть заголовки в газете, которую я ей подсунул. Она несколько расстроилась оттого, что в купе, кроме нас, были посторонние люди (так как поезд был вообще переполнен). Она беспрестанно осыпала меня вопросами:
«Где я могу найти розовый ковер? А где можно достать хоть какую-нибудь приличную мебель?»
Любое из моих предложений абсолютно беспомощно, так как мне прекрасно известно, что она никогда не ходит по магазинам, а если и ходит, то ничего не покупает, а если покупает, то затем не знает, куда покупку поставить. Когда мы, наконец, прибыли в Лондон, я чувствовал себя вконец измученным, обессиленным и подавленным. Высадив ее на Шепердс-Маркет, я долго смотрел вслед на несуразную фигуру, торопливо семенившую к дому, и у меня кольнуло в сердце. Было нечто грустное в том, как она поспешно растворялась в тумане, и тем не менее я ничего не мог поделать — было бы просто безнадежно. Более того, она сама ни от кого не просит помощи — она независима и ни
Терпение Сесиля по отношению к Гарбо постепенно истощалось. В 1961 году он снова приехал в Нью-Йорк, ему впервые предоставилась возможность поработать для «Метрополитен-Опера». Живя в Америке, Битон принялся наблюдать за развитием отношений Гарбо-Мерседес.
«Мне всегда казалось, что Грета закончит свои дни в обществе Мерседес — это лучшее, что можно придумать для двух одиноких людей. Но, увы, есть все основания предполагать, что Грета «завязала» с Мерседес — и вовсе не по той причине, как та думает: будто Грета не простила ее за то, что она рассказала о ней в своей книге (Грета и не думала читать эту книгу — да и вообще, как бы там ни было, эти нескромные откровения вышли с опозданием в двадцать лет!). Истинная же причина заключалась в том, что Мерседес не просто наскучила и надоела Грете, но и, по мнению последней, приносит ей одни лишь беды и несчастья. Это убеждение нашло свое подтверждение в злосчастном инциденте, когда Грете порекомендовали какого-то хиропрактора и тот, если верить ее утверждениям, смял в лепешку все ее кости, вывихнул ей бедро, а вдобавок из-за его действий у нее перекосило рот. Мерседес, последняя из преданных поклонниц, изо всех сил старается вернуть себе ее расположение, хотя прекрасно знает, как скверно Грета обращается с друзьями. Время от времени она делает попытки к примирению, но — увы. На это Рождество Мерседес заказала для Греты очаровательную сосну. Посыльный отметил, что Грета приняла подарок с восторгом — несмотря на то, что заметила, от кого он. Правда, отвечать на него она не стала. Тем не менее, когда Мерседес, окрыленная надеждой, послала ей корзинку, полную всяческих сюрпризов, игрушек, ветку омелы и, главное, бутылку превосходной водки, которую приберегла после поездки в Париж, — Грета через испуганного мальчишку-рассыльного вернула подарок практически нетронутым, за исключением бутылки водки, которую она взяла себе. Грета не собиралась изменять своим эгоистическим привычкам.
Ее эгоизм стал попросту невыносим. В Нью-Йорк как-то раз прибыл один ее старый друг из Швеции, надеясь немного развеяться после смерти жены. Грета попросила его и принцессу Бернадот пообедать вместе с ней где-нибудь в ресторане. И вот в половине седьмого она дает ему от ворот поворот — ей, видите ли, не хочется никуда вылезать, — принцесса пусть приезжает к ней, и они пообедают дома вдвоем: приготовят себе каких-нибудь овощей. Возмущенная принцесса наотрез отказалась.
Я здесь уже около двух недель, и хотя предпринял несколько натужных попыток увидеться с ней, мы все еще так и не встретились. Зато у нас состоялось несколько дурацких разговоров по телефону. Правда, вчера она позволила себе на редкость широкий жест, признавшись, что будет обедать в «Каравелле». Когда она там появилась, то была не в духе оттого, что опоздала. Ей вообще не следовало приходить. «Известно ли тебе, я впервые выбралась пообедать в ресторане за бог знает какое время?» («Ну и что?» — меня так и подмывало ответить ей)».
В июне 1961 года Гарбо присутствовала на прощальном обеде у Валентины, который та устраивала в честь мужа, в их квартире на Пятьдесят Второй Восточной улице. Вскоре после этого, согласно устоявшейся традиции, Гарбо и Шлее должны были отбыть на лето на юг Франции, а Валентина — уехать в Венецию. Сесиль тоже приехал в Венецию (на бал Вольпи) и случайно встретил там Валентину. Вот что он сообщал Мерседес:
«В Венеции я встретил Валентину. Завтра я снова возвращаюсь туда, проведя несколько спокойных дней на острове Спетсай. Так вот, она сказала мне, что наша богиня, как обычно, находится в Кап д'Эле, где присоединится к Джорджу и Грете. Я молю бога, чтобы ты постаралась не обижаться на жестокость Греты, однако, если кто-то выбрал страдания, то не стоит говорить о них в шутку. К счастью, меня она уже не способна обидеть, и это по-своему тоже весьма прискорбно. Я с ужасом думаю о том, что вообще может произойти с нами в ближайшие десять лет, но для Греты перспективы складываются особенно мрачные, если, конечно, она не решит, что ей пора перевернуть новую страницу, избавиться от себялюбия, — а в это мне мало верится».
Сесиль опубликовал первый том своих дневников «Годы странствий» в июле 1961 года и тотчас послал экземпляр Мерседес. Он пришел в восторг от того, что книга ей понравилась.
«Я радуюсь при мысли, что тебе понравилась моя маленькая книженция, и я по достоинству ценю твою откровенность. Мне нелегко досталось это решение «опубликовать — и пусть все летит к черту», но я подумал, что нет смысла печатать разбавленную версию оригинальных
И действительно, в октябре 1961 года Гарбо видели в парижских магазинах, где она в компании Риты Хейворт делала покупки. Затем Грета вернулась в Нью-Йорк, где Сесиль догнал ее, приехав туда по делам на десять дней. Ему предстояло оформить зал для благотворительного бала. Когда Сесиль позвонил Гарбо, она была рада его звонку. «Ну, ну. Я как раз вчера думала о тебе. Интересно, еще подумала я, а что сейчас делает Бит? Ты что, приехал сюда, чтобы в очередной раз сделать мне предложение?»
Гарбо заглянула к нему в отель, где Сесиль как раз работал над портретом их великосветской знакомой Никиты Астор. Гарбо призналась Битону, что ее жизнь теперь стала еще более замкнутой, чем прежде, что ее даже не тянет подняться несколькими этажами выше, чтобы пропустить со Шлее рюмку-другую водки. Бедро доставляло ей постоянное неудобство, да и желудок тоже. Тем не менее она каждый день отправляется на прогулку. Сесиль пришел к выводу, что такая жизнь просто угнетает, а вот ее знакомая, Никита Астор, заявила, что не встречала никого, кто был бы наделен такой глубокой красотой. Во время этого его пребывания в Нью-Йорке Сесиль и Гарбо обедали вместе в Пасси. Встретились они у входа — Гарбо, как всегда, была пунктуальна, в то время как Сесиль опоздал. Он заметил ее еще на расстоянии, одетую в синий цвет, с темным шифоновым платком на голове. Она приветливо улыбнулась ему, и Сесиль за несколько шагов внимательно посмотрел ей в лицо.
«В этом лице есть нечто такое, чего нет в любом другом лице в Нью-Йорке».
«Я просто свинья, что не могу до конца выпрямиться, что не могу разразиться слезами, но я не могу. За последние годы она не раз делала мне больно, и я не могу ей этого простить. А еще я не могу ей простить бессмысленность ее существования, постоянные вздохи, упущенные возможности и те, что так и не возникли. Все это печально, печально, печально — такое обаяние и такая безмерная жестокость, хотя она ни за что не признается, что это именно жестокость. Когда я сказал ей, что Мерседес, с которой она не желает мириться и которую никогда не увидит, возможно, скоро умрет (ей предстоит еще одна операция на мозге), Грета искренне, совсем искренне расстроилась. Однако свое суждение о ней она никогда не изменит.
И Сесиль, и Мерседес страшно удивились, когда Грета неожиданно вылетела в Швецию, чтобы встретить Рождество с графом Иоханном Карлом Бернадоттом и его супругой. Она прибыла туда 9 декабря. Вот что писала Мерседес по этому поводу Сесилю:
«Как я предполагала, Рождество ты проведешь у себя в деревне, и это наверняка будет чудесно. Ты ведь знаешь, что у нас здесь в Нью-Йорке, в этой «торговой панике», как мне кажется, атмосфера с каждым годом становится все более гнетущей и печальной. Завидую тебе в твоей деревне. Тебе, надеюсь, известно, что Грета улетела в Швецию. Мне рассказал об этом Джон Гюнтер, и хотя эта новость была в газетах, прочитав, я ей не поверила, пока мне ее не подтвердили. Джон сказал, что они просто уехали на Рождество, но в газетах писали, что она вообще уехала из Америки — «навсегда и собирается продать квартиру». Должна честно признаться, что для меня это был удар в самое сердце, потому что я не могу представить себе Нью-Йорка без Греты. Вот почему у меня камень свалился с души, когда Джон сказал, что это неправда и что она вернется. Как я предполагаю, она уехала погостить у Вахтмейстеров — у них очаровательный домик в деревне и они удивительные люди. Я не видела их с тех самых пор, как мы с Гретой гостили у них в 1937 году, и, как мне кажется, она тоже с тех пор с ними не виделась. Может, ей даже пойдет на пользу снова побывать на родине, или, по крайней мере, в деревне — на воздухе и здоровой пище. А я точно помню расчудесные их угощения. Странно, однако, какой одинокой я ощущаю себя, зная, что сейчас ее нет в Нью-Йорке. И даже хотя мы с ней практически не встречаемся, у меня есть надежда случайно увидеть ее на улице, услышать о ней какие-то новости или даже то, что она возьмет да и позвонит. Я все ломала голову, не в силах прийти к окончательному решению, — посылать ей елку или нет. Обязательно сообщи мне, если узнаешь хоть что-нибудь о ее планах. Вполне возможно, что она напишет тебе, а может, даже приедет к тебе в Англию…»
На это Сесиль писал в ответ:
«Мне весьма жаль, что ты продолжаешь страдать из-за того, что она уехала. Но что еще об этом сказать — за исключением того, что она такая особенная, что, кто знает, может, это избавит тебя от ненужных душевных мук, если ты сумеешь посмотреть на нее с достаточного расстояния и хорошенько посмеяться над ее странностями. Да, она действительно крепкий орешек, но, как мне кажется, ей во что бы то ни стало хочется поступать себе же самой во вред, чтобы затем и повздыхать и пожалеть. Кто знает, может, она счастлива той жизнью, которую ведет, — она говорит, что ей никогда не бывает скучно, но одному богу известно, приходили ли ей в голову хоть какие-либо мысли. Она отгородилась практически от всего на свете…»
На Рождество Сесилю пришлось пережить немало горестных минут, видя, как медленно угасает его престарелая мать. Она умерла вскорости, Бродчолке, в феврале 1962 года, когда Сесиль уехал в Париж. Смерть той, к кому он на протяжении всей жизни относился с величайшим почтением, надолго погрузила его в уныние.
Новости о Гарбо и встречи с ней стали все более редкими.
«О Грете ничего не слышно, — писал он Мерседес в марте 1962 года. — Я слышал, что она была в Сент-Морице во дворце. Ну кто бы мог подумать. Правда, швейцарский снег куда лучше, чем слякоть Третьей авеню».