Грета за стеной
Шрифт:
— А что ты подаришь Сунниве? — ее глаза наполнились слезами, но губы продолжали растягиваться в натужной улыбке, будто нет никакого предчувствия. Мартин это увидел. Он только делал вид, что все его внимание приковано к дороге. На самом деле он все время наблюдал за Гретой, и ее лицо для него было, как открытая книга.
— Я не смогу пойти, — он решил ее не мучить. — Я подвезу тебя.
Грета с гневом прогнала слезы и решила не плакать.
— Я что-то сделала не так? — ее голос звучал сдавленно и тихо. Рука прикрывала дрожащие губы.
Мартин потянулся к бардачку и достал оттуда бумажные носовые платки. Грета взяла их и сжала в кулаке.
— Почему?
Он молча смотрел на дорогу. Пальцы потирали губы. Он не давал себе что-то сказать.
— Не делай этого, — прошептала Грета.
— Извини.
Внешне
— Высади меня, — тихо попросила она, когда они остановились на светофоре. Чуть в стороне виднелось горящее табло входа в метро.
— Как ты такая поедешь?
— Высади меня.
Мартину ничего не оставалось, как открыть защелку дверей. Грета вышла из автомобиля во внезапно ставший огромным и чужим город, и по подметенной дворниками дорожке прошла к спуску в метро. Ее руки все еще сжимали многочисленные пакеты.
В метро горькие слезы по-прежнему предательски текли из ее глаз. Грета кляла все вокруг, что сейчас не лето, иначе бы она закрыла заплаканные глаза темными очками. Люди видели, как она плачет, но никто не предложил ей платка, а те, что дал ей Мартин, остались в машине. Грета питала искреннюю ненависть ко всем этим людям, а сама себя ощущала опозоренной и жалкой. Стена никак не хотела ее защищать. Пока Грета доехала до нужной станции, усилием воли слезы остановились и высохли. Мыслей в голове не было — один шум уходящих и приходящих поездов. Грета быстро поправила макияж, пока поднималась по эскалатору, и дошла до здания общежития. Отдала вахтеру коробку конфет в виде ракушек из мраморного шоколада и поднялась на нужный этаж. Когда Суннива открыла ей дверь, слезы накрыла Грету новой волной.
Первым ее импульсом после того, как она, вволю наплакавшись на плече подруги, вернулась домой, было позвонить отцу и все-все ему рассказать: и про подарки Мартина, и про бухту, и про то, как он с ней поступил, — и гори все огнем! Может быть, тогда Мартин бы вышел из-за своей спасительной стены? Может быть, тогда он отбросил бы свое равнодушие? И изводила себя страшными мыслями, запершись в своей комнате на все замки, зашторив окна и выключив свет — проводила дни и ночи, как загнанное в пещеру чудовище с поселившейся в сердце пульсирующей злобой на весь белый свет. Мать с чего-то решила, что Грета запорола контрольную по литературе, к которой готовилась последнее время и поучала дочь, стоя под дверью, что ей следовало бы учиться усерднее, заставляя Грету зубами вгрызаться в подушку и отказываться от любого общения с Линдой. Она никогда бы не доверила матери свои чувства и переживания. Не доверила бы их и Свену. Может, разве что отцу? К выходным, когда Грете пришло время ехать к Маркусу, она уже почти отважилась открыть ему свое сердце, но едва увидев его, передумала и осталась наедине со своими демонами обиды и злости, пока однажды ночью боль не вырвалась из нее во всем своем уродстве. «А к черту все!» — подумала Грета, вытирая злые слезы. К черту Мартина! К черту ее слезы! Ее любовь к нему — к черту! Она никогда не ощущала себя такой злой, и дала волю всей боли пролиться на холст оплеухами краски, порождая на полотне многоликое чудище одиночества, злобы и боли. Ее вдруг как отсекло — внутри стало совсем пусто. В упадке сил и зареванная, она глядела на сотворенное ее ослепшей от обиды душой воплощение будто уже чужой муки и не чувствовала ничего. Потом Грета равнодушно скатала полотно в рулон, сунула его в камин и включила огонь.
Глядя на то, как огонь лижет желтыми языками холст, где-то на поверхности сознания художницы зашелестела приглушенно алчная мысль: «А ведь хороша получилась картина. Жаль сжигать…» и Грета вынула картину из пламени. Очищая холст от сажи, она поклялась, что отныне ни капли себя не растратит на то, что раньше вызывало в ее душе особенный отклик. Открыться Мартину было ошибкой — урок оказался жестоким. Впредь она будет умнее. Ее стена — единственное, в чем она действительно нуждалась, и что нуждалось в ней. Они обе только и есть друг у друга и больше никого.
Первым, кто после Суннивы заметил, что с Гретой сотворилось что-то не то, был Тео Адлер. За то время, что он знал ее, он успел изучить поведение и характер этой необычной девушки достаточно хорошо, чтобы отметить в ней странные метаморфозы. На занятиях она стала более закрытой, еще более молчаливой. Забившись в самый дальний угол аудитории, на лекциях она перестала задавать вопросы, а после окончания пар старалась улизнуть как можно скорее. Одно время невероятно похорошевшая, сейчас Грета словно потухла — перестала прихорашиваться и постоянно грызла ногти. Со всеми его замечаниями она сразу соглашалась, хотя раньше вступала хоть и не в продолжительные, но оживленные споры в попытке отстоять свое право выбирать технику рисования самостоятельно. Стала безынициативной. Ее последние работы сквозили равнодушием, а палитра приобрела мрачные оттенки, будто в них наступила поздняя осень. Поначалу он думал, что сказал что-то неосторожное, чем-то ненароком обидел ее, потому она от него отгородилась, но в разговорах другие преподаватели также отметили, что и на их занятиях студентка Эггер ведет себя не как обычно. Статус не давал Адлеру возможности спросить Грету о личном, но перемены в ней настораживали его, и в душе назревала нужда хоть как-то помочь.
Зимний зачет по живописи Грета откровенно запорола, не предоставив Адлеру вовремя две работы. Проставляя студентам зачеты, он оставил ее дожидаться, пока уйдут остальные, и когда дверь за последним студентом закрылась, тактично поинтересовался, где все остальное. Грета не стала врать, и сказала, что больше ничего нет.
Снег хлопьями лупил по стеклянной крыше аудитории. Адлер и Грета сидели друг напротив друга на высоких табуретах. Под его пытливым взглядом вновь воздвигнутая стена Греты трещала по швам, но девушка напустила на себя скучающий вид.
— Вы меня расстраиваете, — заметил Адлер, озадаченно потирая бородку. Грета только плечами пожала.
— С вами что-то случилось?
— Нет. С чего вы взяли?
— Вы какая-то странная в последнее время. Не находите?
Грета на это не выказала никакой реакции и старалась не смотреть преподавателю в глаза.
— Если у вас что-то случилось, может быть мне дать Вам время закончить эти работы?
— Я их не начинала.
— Почему?
— Времени не было.
— А вы в курсе, что без этого зачета, вас не допустят к сдаче экзаменов?
— Да.
— Вот как? И что мне с вами делать?
Грета снова пожала плечами.
— Грета, у вас точно все в порядке? Может быть, вы хотите что-то рассказать?
— Да что вам всем нужно от меня?! — вскочила Грета с места, заставив Тео испуганно вздрогнуть. — Мать, отец, теперь вы?! Хватит!!
Вспышка гнева оказалась неожиданной для обоих. Устыдившись собственной наглости, Грета поспешила попросить прощения у преподавателя, стыдливо спрятав раскрасневшееся в гневе лицо в ладонях. Адлер понял, что его лучшие побуждения проявить участие не нашли отклика в этой девушке, и вынужденно ретировался. Он закрыл глаза на ее откровенную халтуру и поведение. Проставляя зачет в ведомости, он все же предпринял новую попытку проявить доброжелательность. Он сказал, что ни в коем случае не хотел показаться бестактным, но если все-таки Грете когда-нибудь захочется поговорить, он ее выслушает. Он не хотел обидеть ее или оскорбить навязчивостью, но он видел, как она подавлена, и ему от этого было неспокойно.
Действительно, не отдавая себе в этом отчет, Грета выдавала один тревожный сигнал за другим. Главным из которых было то, что она стала лениться ездить к отцу. Сначала, потому что для этого в общественном транспорте только на дорогу до Ауденхофа приходилось тратить половину дня (услугами такси она не могла пользоваться часто — у нее не осталось никаких карманных денег). А потом ездила к отцу все реже, потому что ее стал раздражать постоянный бубнеж телевизора, под который Маркус обычно засыпал, приходя усталый с работы, надоело прибирать в его доме, готовить, мыть посуду и выкидывать банки из-под пива. Отравлял жизнь прозрачный тюль в ее комнате. Ей вообще все надоело!