Гретхен
Шрифт:
Услышав очередное «м-м-м», он решил, что живот еще болит. Папа нагрузил на вилку увесистую порцию гуляша и отправил ее в рот, стараясь по дороге ничего не растерять. Но не успел он как следует прожевать эту первую «загрузку», как на лице его нарисовалось несказанное удивление.
– Матушка моя, макароны-то совсем не соленые, а гуляш переперчен! – ахнул папа.
Такого еще у Закмайеров не бывало!
– Как это тебя угораздило? – решил разобраться папа.
– Ой-ой-ой! Жжет, жжет! – завопила в эту секунду Магда и принялась отчаянно
– Вы уж простите меня, – сказала она тихим голосом. – Просто я, когда готовила, не могла попробовать… Потому что ничего не ем…
– Знаешь, мама, это уж слишком! – возмутился папа и подкрутил усы. Теперь крайняя загогулина напоминала восклицательный знак. – Ну не могла же ты вчера от капли какого-нибудь соуса так отравиться, что сегодня в тебя совсем ничего не лезет!
Мама вынула изо рта жвачку, положила ее на стол и скатала из нее шарик. Шарик получился внушительный, хоть в настольный теннис играй.
– С чего ты взял, что я отравилась? Ничего я не отравилась! Просто худею.
– Вот напасть-то! – пробормотал папа и принялся ковыряться вилкой в гуляше. Он подцепил кусок мяса и попытался его оприходовать, но в ту же секунду его прошиб холодный пот, и он чуть не поперхнулся.
– И сколько это будет продолжаться на сей раз? – спросил он, отдуваясь.
– До тех пор, пока я не смогу надеть юбку сорокового размера! – ответила мама твердо и решительно.
Гретхен прекрасно помнила, как мама худела в последний раз. Это было два года назад и продолжалось целую неделю. От тех дней осталось ощущение тихого ужаса!
– А что, от жвачки худеют? – поинтересовалась Магда, разглядывая грязно-серый шарик.
– Нет, но когда хочется хоть что-то пожевать, она спасает, – ответила мама.
– Скажи, а сейчас у тебя какой размер? – решил вникнуть в проблему встревоженный Гансик. Не получив ответа, он стал гадать: – Шестидесятый?
Мама бросила в его сторону укоризненный взгляд.
Гретхен прикинула на глазок и сообщила результат:
– Cверху – сорок восьмой, снизу – пятьдесят четвертый. Да?
Мама грустно кивнула.
– Зря ты, мама, расстраиваешься! По-моему, ты выглядишь очень аппетитно! Мне нравится! – ласково сказал папа и навертел несколько бодрых загогулин.
– Да при чем здесь ты! – рассердилась мама. – Все ты, ты, тебе, тебе! Это я хочу похудеть! Я! Для себя самой! А не для тебя!
– Но мама… – начал было папа, но договорить не успел.
Мама с силой хлопнула рукой по столу, так что жвачка превратилась в лепешку, похожую на мини-пиццу.
– И перестань меня называть мамой! – в сердцах выпалила она. – С ума сойти можно! Я тебе не мама, я твоя жена, и зовут меня Элизабет!
– Элизабет,
Гретхен поднялась из-за стола и пошла в детскую. Ей было не по себе. У них в семье всегда все было тихо-мирно. Она ни разу в жизни не слышала, чтобы мама так орала на папу. Даже когда худела в былые времена. Ну, строговата бывала, это да, притихшая такая ходила. А несколько раз даже плакала. От стыда. Из-за того, что, проголодав сутки, не выдерживала и опустошала одним махом весь холодильник.
Позже, когда Гретхен чистила зубы в ванной комнате, к ней пришел папа, уже одетый в полосатую пижаму. Он сел на краешек ванны и растерянно огляделся, будто пытаясь найти хоть что-нибудь утешительное.
– Больше чем на неделю ее не хватит, – проговорила Гретхен, сплевывая в раковину белую с зелеными крапинками пену.
– А все эта дурацкая встреча одноклассников! – сказал папа. – Она сама призналась, – он озабоченно покачал головой. – Говорит, что якобы была там самая толстая. Мари-Луиза – они в школе дружили – тоже раньше была толстая, а теперь, видите ли, постройнела. И вот эта самая Мари-Луиза рассказала маме, что у нее были такие же проблемы и что она ей поможет…
Гретхен уже не слушала папу. Она думала о том, что он действительно часто говорит «мама», и это действительно странно! Собственную мать он называет бабушкой, а жену – мамой. Гретхен даже невольно захихикала, представив себе, что по этой логике папа ее саму должен назвать не доченькой, а женушкой.
– Тебе хорошо смеяться! – вздохнул папа.
Гретхен тут же перестала хихикать. Она вспомнила, что ей совсем не до смеха, потому что она страдает от несчастной любви и пребывает в глубокой тенистой печали. Она еще раз сполоснула рот, посмотрелась в зеркало, шмыгнула носом и театральным голосом изрекла:
– Ах, какое там веселье! Бог видит, мне ни до чего! – реплика, достойная какой-нибудь книжной графини.
– У тебя что, тоже проблемы? – встревожился папа. Родительский долг, конечно, обязывал его поинтересоваться состоянием дочери, но в его вопросе слышался скорее панический ужас, как будто он хотел сказать: «Еще одна беда на мою голову! Я этого не перенесу!»
В глубине души Гретхен была возмущена. В конце концов, она такой же важный член семьи, как мама. Подумаешь, растолстела! Лишний жир, даже если его много, все равно мелочь в сравнении с несчастной любовью!
Гретхен принялась задумчиво чесать живот.
– Может, ты двойку схватила? Или даже две двойки? – допытывался папа.
Гретхен хрустнула пальцами. Ну как всегда! Родители думают только об оценках! Гретхен сунула в рот прядку и стала ее жевать.
– С оценками все в порядке, – буркнула она. – Просто я влюбилась.
– Правда? – оживился папа, и в глазах у него загорелось любопытство.
– Да, но только у меня несчастная любовь, – сообщила Гретхен и засопела в ожидании папиной реакции.