Грейс Келли. Принцесса Монако

Мишаненкова Екатерина Александровна

При этом Дон знал, что сама Грейс видит себя только ведущей актрисой, играющей главные роли, причем не простушек, а только героинь. Это было заметно по ее царственной манере держаться, по ее снисходительной и милостивой улыбке — словно она и в жизни исполняла роль принцессы. «Она не ходила как простые смертные, а ступала. А когда садилась, ее осанка оставалась по-королевски прямой». Нет, пытаться убедить Грейс поубавить амбиции было совершенно безнадежно.

К тому же, несмотря на то что профессиональный взгляд говорил ему, что эта девушка никогда не станет театральной примадонной, какое-то внутреннее чутье шептало, что рано ставить на ней крест. Не талантом единым становятся

звездами. Есть в ней что-то такое, особенное, надо только понять, как это использовать. Дон Ричардсон чувствовал себя рядом с Грейс кем-то вроде Пигмалиона, которому дали прекрасную статую и предложили найти способ вдохнуть в нее жизнь. «В ней было нечто колдовское, — говорил он. — Она казалась мне чем-то вроде чистого холста, на котором любой желающий мог написать какую угодно картину».

Решение пришло неожиданно, и оно было настолько простым, что Дон Ричардсон даже удивился, как он не мог раньше до этого додуматься. Однажды он рассматривал фотографии Грейс и заметил, насколько живой и прекрасной она выглядит даже на тех снимках, которые сделаны безо всякого специального освещения. Камера действительно «любила» ее, как уже не раз замечали профессиональные фотографы, снимавшие ее для рекламы. Ее можно было щелкнуть в любом ракурсе, и на снимке отпечатывался манящий и загадочный образ, пожалуй, даже более глубокий, чем Грейс была в реальной жизни.

«Когда вы смотрели на фото, — объяснял Ричардсон, — то перед вами была вовсе не Грейс. Перед вами возникал иллюзорный образ, или, как говорят в Голливуде, камера любовалась ею. Я совершенно потерял из-за Грейс голову — поверьте, так оно и было. Когда я смотрел на это фото, то уже знал, что ее будущее — в кино».

Через несколько дней он повел Грейс к самым известным агентам, подбиравшим актеров для киностудий, и без обиняков заявил им, что привел будущую звезду. Первая попытка оказалась неудачной — в знаменитом агентстве Уильяма Морриса Грейс не оценили. Но зато Эми ван Клив, агент киностудии «Метро-Голдвин-Майер», сочла ее очень перспективной и согласилась предложить ее кандидатуру киностудии. Первый шаг на пути к звездной карьере был сделан.

16. Воля родителей

Ни разу в жизни никто мне не сказал: «Ты безупречна». Люди путались в определениях моего типа внешности, но в одном они были единодушны: меня отнесли к категории «слишком» — слишком высокая, слишком длинноногая, со слишком квадратным подбородком.

Дона Ричардсона не зря беспокоило похожее на манию стремление Грейс непременно стать знаменитой и признанной именно в Филадельфии. Для нее признание города означало и признание семьи: ведь ее отец и брат были филадельфийскими героями, и если бы она стала такой же, она почувствовала бы себя равной им.

Выбор им выпускного спектакля для Грейс был в какой-то степени шагом в этом направлении, уступкой ее навязчивой идее. Дон был уверен, что даже равнодушный к артистическим устремлениям дочери Джек Келли обязательно придет посмотреть, как она играет главную роль в «Филадельфийской истории» — модной и безумно популярной пьесе, ставшей в его родном городе в какой-то мере культовой. Тем более что один из персонажей был списан с самого Джека, что не могло не льстить его самолюбию.

Выпускной спектакль состоялся в небольшом театре под Карнеги-Холлом в присутствии студентов и преподавателей Академии. Джек и Маргарет Келли тоже почтили его своим присутствием и даже остались довольны тем, как их дочь изображает филадельфийскую светскую красавицу, прототип которой они, конечно, хорошо знали.

Тогда же Маргарет задала Грейс давно интересовавший ее вопрос: с кем у нее роман? Она давно поняла, что дочь в кого-то влюблена, и сочла, что сейчас самый подходящий момент, чтобы это выяснить, ведь Грейс предстояло решать, чем она займется после Академии.

Что ж, момент был и в самом деле подходящий — Грейс и сама устала скрывать свои отношения с Доном. Она честно рассказала, что у нее роман с режиссером и что они хотят пожениться и вместе делать карьеру в театре и кино. Маргарет услышанное не слишком понравилось, но она благоразумно не стала возражать, а предложила привести его к ним в дом для официального знакомства.

Со стороны Грейс было очень наивно верить, что Дон Ричардсон понравится ее семье. Во-первых, он был еврей, во-вторых, он был беден, а в-третьих, он был всего лишь простой режиссер, а не аристократ или знаменитость. И это они еще не знали, что он все никак не может официально развестись с бывшей женой.

Сам Дон, конечно, плохо знал семью Келли, но что-то такое он предполагал и ехать знакомиться совершенно не хотел: «Я предчувствовал, что эта поездка добром не кончится. Но Грейс и слышать ни о чем не хотела. Она утверждала, что ее родители — чудесные люди, что им все равно, еврей я или нет, они, мол, даже не будут иметь ничего против того, что я все еще не развелся с женой. Правда, об этом им она еще не сообщила. Но она все время твердила, что ее родители нас поймут».

Разумеется, Джек и Маргарет даже и не собирались ничего понимать. Брат Грейс, Келл, вспоминал, что по приказу матери он привел в дом троих своих самых симпатичных спортивных приятелей, чтобы те произвели впечатление на Грейс, а ее жениха подавили морально и физически. Ричардсон вспоминал, что их план вполне удался — весь вечер в разговоре то и дело проскальзывали шутки насчет евреев, да и вообще с ним все держались очень высокомерно.

При этом он не мог не отметить, как тихо, словно мышка, вела себя Грейс. Вся ее царственность куда-то пропала, и теперь она ему напоминала ту испуганную девушку, которую он когда-то встретил в лифте. Впрочем, вскоре это перестало его удивлять — когда он сказал ее родственникам, что она, несомненно, станет кинозвездой, все долго хохотали, а потом Джек снисходительно заявил: «Не волнуйся, скоро она образумится». Грейс не осмелилась сказать ни слова.

Дон Ричардсон и спустя много лет не мог вспоминать этот вечер спокойно: «Тот ужин стал одним из самых чудовищных событий в моей жизни. Я ведь был уже взрослым человеком. Кроме моей работы в академии я уже начал ставить в Нью-Йорке спектакли с участием Хелен Хейс. Но для них все это было пустым звуком. Когда мы наконец вернулись домой, отец задержался на лестнице, желая убедиться, что я действительно пойду к себе в комнату, а она — к себе. Последнее, что он сказал мне: «Утром мы едем в церковь. Не желаете присоединиться?» — можно подумать, ему не было известно, что я еврей».

На следующий день Джек удостоил его разговором о театре, назвав знаменитую драму Артура Миллера «Смерть коммивояжера» коммунистической пьеской. Впрочем, Джеку Келли всюду мерещились коммунисты, и он довольно скоро стал одним из самых ярых сторонников сенатора Маккарти, развернувшего в США настоящую антикоммунистическую «охоту на ведьм». Ну а потом Грейс повела жениха показывать ему что-то вроде семейного музея — комнату, где были собраны кубки и медали, завоеванные Джеком и Келлом, а также фотографии Маргарет в качестве манекенщицы. Ни одной фотографии Грейс там, естественно, не было.