Грезы наяву
Шрифт:
Так же молча они подъехали к дому. Алекс помог ей сойти с лошади, придержав за талию. Нежно коснулся пальцами щеки, когда она посмотрела на него.
— Мужайся. Я все возьму на себя…
Он взял ее за руку и повел к дому, так и не увидев изумления в ее глазах. Эвелин думала, что он до сих пор сердится и винит во всем ее. И что вдруг сделало его таким нежным и заботливым? Нежным?.. Она не могла поверить. Посмотрела на него пристально. Неужели рядом с ней тот же человек, который когда-то, стоя в дверях таверны с хихикающей шлюхой за спиной, осыпал ее оскорблениями. Кто же из этих, таких разных, людей настоящий?
Когда Алекс объявил в прихожей, что они пришли,
— Вы живы? Хвала Господу!.. Вы даже не представляете… — Голос Аманды пресекся, и она повисла на руках дочери. Речь мистера Аптона была не так эмоциональна.
— У вас, по крайней мере, хватило ума не скрыться. Но могли бы оставить хоть какой-то намек, что вернетесь. Стыдитесь. Хэмптон, я полагал, вы более ответственны…
Эвелин оторвалась от матери, взяла Алекса за руку, но он заговорил прежде, чем она успела открыть рот.
— Приношу вам всем свои извинения. Небольшое происшествие заставило нас задержаться дольше, чем мы рассчитывали. Из-за темноты мы не смогли вернуться. — Он галантно поклонился в сторону миссис Веллингтон. — Вам уже известно о чувствах, которые я питаю к вашей дочери. И при данных обстоятельствах, думаю, самое время объявить официально…
Аманда еще сильнее зарыдала, даже Джорж Аптон выглядел растроганным. Эвелин несколько секунд молчала, потом усмехнулась.
— Алекс, я ведь говорила вам, что не выйду замуж ни за вас, ни за кого другого. И теперь, если вы меня извините…
Она слегка присела в реверансе и двинулась к лестнице.
Она еще слышала, как Алекс продолжал их уверять. Пусть делает, что хочет. Они не могут заставить ее.
Поднимаясь по лестнице, Эвелин почувствовала, как в голове начинает пульсировать жуткая боль. Едва закрыв за собой дверь комнаты, она повалилась на кровать и разрыдалась. Ну почему, когда хочешь, чтобы все было правильно, все получается так ужасно?
Первое оглашение было сделано в воскресенье. Едва выйдя из церкви, Эвелин, сама не зная как, очутилась в кругу доброжелательных, возбужденных женщин, которые желали ей всех благ, бросая завистливые взгляды на стоящего рядом Алекса. А она не знала, что сказать, и хотела поскорее уйти. Она умоляла его быть благоразумным, но Алекса это абсолютно не трогало.
Эвелин пробовала поговорить с матерью, но та ее не понимала. Аманда уже строила планы, как поедет в Англию повидаться с семьей, да и Джейкоба можно определить там в хорошую школу. Но она-то могла вернуться оттуда в любое время, а вот для Эвелин дорога назад будет закрыта. Замужество, это ведь на всю жизнь. А если Алекс опять вернется к своим бродяжьим привычкам, то ей не останется ничего другого, как сидеть одной в пустом доме, в чужой стране, рассуждая о том, кого лучше убить — его или себя. Но она не могла сказать всего этого матери.
Алекс был единственным, кто все понимал, но он предпочитал не слушать голоса рассудка. Она заявила, что он сможет повести ее к алтарю только на веревке, а согласия не вырвет и каленым железом. На что он ответил, что позволит посидеть ей недельку в тюрьме, а потом предложит опять выйти замуж. Тогда она станет более сговорчивой. Она возмущалась, он ухмылялся, но дело с мертвой точки не двигалось.
Эвелин по-прежнему не хотела продавать склады. Дядя согласился, что лучше подождать, пока она не выйдет замуж, а потом
Эта мысль страшила ее, но еще более противна была мысль стать его женой и уехать. Она могла напридумывать себе, что любит его, потому что он мужествен, физически привлекателен, готов выслушивать ее и даже соглашаться, но была не так глупа, чтобы не понимать, что любовь не гарантирует счастья. Если бы Алекс любил ее по-настоящему, он иначе смотрел бы на все это, а так… Она знала, что едва ли способна повлиять на него по-настоящему.
Алекс снова предложил съехать от них в гостиницу, чтобы пресечь всякие кривотолки, но Аманда и слушать не захотела. Эвелин подозревала, что матери нравится иметь в доме мужчину, за которым можно ухаживать, да и Алексу это, безусловно, правилось. Из того, что Эвелин узнала о его матери, было ясно, что он имел право на долю семейной заботы. Просто ей самой было непросто, спускаясь каждый день в столовую, видеть за стрлом Алекса, оживленно обсуждающего с ее домашними семейные дела, словно он был одним из них. При встречах он смотрел на нее с дружелюбной улыбкой, но что-то тревожное пряталось в глубине его глаз. Не так все просто было между ними, чтобы чувствовать себя свободно и непринужденно.
Иногда Алекс обедал дома, но чаще проводил время в городе, с новыми знакомыми. Эвелин не могла понять, как у него получается один вечер проводить в загородном доме губернатора, среди местной знати, а другой — в какой-нибудь таверне, среди патриотов. Как он не боялся, что первые догадаются о его регулярных посещениях заклятых врагов? Но Алекс, похоже, и сам не очень это скрывал.
Иногда, если она еще не спала, когда он являлся домой, Алекс усаживался на диван в гостиной и рассказывал о том, где он был и что слышал, сопровождая свой рассказ не всегда лестными комментариями. Эти беседы давались им легче всего, потому что тогда они могли спорить на равных, не переходя на лица, просто обмениваться мнениями, впечатлениями. Дискуссии бывали довольно резкими и громкими, но все равно, помня о домашних, они не переходили границ.
Эвелин с интересом слушала, как проходит подготовка «Конгресса против Почтового закона», и понимала, что особых надежд на конгресс возлагать не стоит. Закон вступал в силу через три недели, а готовиться к конгрессу начали только что. Обстановка в самом городе накалялась, на улицах происходили стычки между горожанами и милицией, а губернатор все еще прятался в крепости. Да и сама Эвелин не раз видела, как люди, собравшись группками, что-то горячо обсуждали между собой и очень недружелюбно поглядывали на английских солдат, рискнувших выйти в город. Легко объявить себя свободными, но между словами и делом всегда огромная дистанция.
Иногда, если подобные дискуссии затягивались за полночь, вмешивалась Аманда и отправляла Эвелин спать. Тогда ни о каких объятиях и поцелуях не могло быть и речи, и Эвелин не приходилось бороться с возникавшим желанием. Но она все равно знала, что, если бы Алекс сделал хоть малейшую попытку, она не стала бы сопротивляться. Порой, лежа ночью в постели, она даже хотела, чтобы он пришел и разрядил напряжение, которое мешало ей заснуть, делало ее несчастной. Но он все время держался в рамках приличий, лишь изредка, когда они оставались одни, срывал украдкой поцелуй. Это лишь разжигало желание.