Грибы на асфальте
Шрифт:
– Пойди разведай местность, – сказал он мне. – Вон там какое-то подозрительное пятно.
– Мне надоело разведывать местность, – буркнул я.
– Тогда подготовь агрегат.
– Мне надоело подготовлять агрегат.
Ким положил руку на мое плечо.
– Не хандри, – сказал он. – Сейчас нам дорога каждая минута.
Скользя по траве, я спустился вниз по склону. Луна еще не взошла. Звездный шатер неба светился неясно, словно сквозь марлю, но на востоке земля уже тонула во мраке; только далеко, в том месте, где должен быть город, тлел горизонт. Слабый, как дыхание спящего,
– Ну, что? – нетерпеливо спросил Ким, когда я вернулся. – Можно начинать?
– Ни единой живой души, если не считать, конечно, влюбленных, но их обнаружить нелегко.
– Откуда тут влюбленные? – проворчал Ким. – Они все в кино да на танцах.
– Несчастный! Он не представляет себе любовь вне кино и танцев. Тина, вы никогда не бываете на лоне природы?
Тина повернулась ко мне. В темноте ее лицо смутно белело.
– Нет.
– Может, вы даже не целуетесь?
– Мы считаем это предрассудком.
– Хватит болтать! – сказал Ким. – Поехали!
Он щелкнул выключателем. Зажглась лампочка, и желтый круг света упал на землю. Тина подготовила секундомер. Помянув черта, я взобрался на мерина.
– Есть? – спросил Ким.
– Есть.
– Трогай.
Я ткнул мерина в бок. Мерин вздохнул и сделал шаг. Я ткнул его еще раз. Мерин опять шагнул.
– Пошел! Пошел! – закричал сзади Ким, размахивая хворостиной.
Я подпрыгнул и дернул мерина за ухо, но он только мотнул головой. Оставался последний способ.
– Шумел камыш, деревья гнулись!.. – затянул я фальшивым голосом.
– А ночка темная была! – рявкнул Ким сзади.
– …темная была… – подхватила Тина.
Мерин недоверчиво оглянулся и затрусил по дороге. «Летучий Голландец», громыхая, тронулся.
– Одна возлюбленная пара!.. – вопил я, постепенно воодушевляясь.
– Всю ночь гуляла до утра! – вразнобой донеслось сзади под усиливающийся грохот.
Когда мы кончили петь, мерин, прижав уши, мчался во весь опор. Странное действие знаменитой песни на наш двигатель мы обнаружили случайно во время свадьбы соседей. Тогда мерин, как безумный, заметался по двору, едва услышав нестройный хор. Очевидно, с шумевшим камышом у него были связаны какие-то тягостные воспоминания. С тех пор мы использовали эти воспоминания в корыстных целях. Это, конечно, было не совсем честно, но на что не пойдешь ради науки: нам нужна была скорость двадцать километров в час.
– Заяц! Заяц! Пали! Улю-лю-лю! – крикнул Ким диким голосом.
При этих словах мерин совсем ошалел. Выгибая спину, он понесся вскачь. Меня трясло и швыряло, как в шторм на жалком суденышке. Перед глазами плясали красные интегралы, к горлу подступала тошнота.
Наверно, со стороны это было дикое зрелище. Среди мирно спавших полей со страшным лязгом, грохотом, криками неслось что-то бесформенное, озаренное слабым светом. Не то ведьмы ехали на шабаш, не то купцы веселились.
Сзади клубами вздымалась пыль. В самом центре циклона, стуча ключом, метался Ким. Рядом с ним виднелась тонкая женская фигура.
Я чувствовал себя уже совсем скверно, когда послышался голос Кима:
– Стой! Хорош!
Остановив тяжело дышавшего мерина, я почти свалился в траву. Меня тошнило.
– Сейчас мы развили приличную скорость, – сказал Ким, залезая под колеса агрегата, – но, индюк ощипанный, где-то заедает.
Я скорее удивился бы, если б заедать перестало.
Рядом запахло духами. Это неслышно подошла Тина. Она всегда ходит неслышно, и от нее всегда чуть-чуть пахнет хорошими духами. Ее рыжие волосы в темноте казались пепельными.
– Твой жених фанатик, – сказал я с раздражением.
Тина села, тонкая, стройная.
– Ким умный.
– Это он тебе сказал?
Я лег на спину и со злобой стал смотреть на звезды. Проклятая сеялка! Будь трижды неладен тот день, когда я с нею связался!
Все началось на собрании, на котором распределялись темы дипломных проектов. Я взял себе «Комплексную механизацию возделывания кукурузы в колхозе „Синие Лепяги“». Ким – «Комплексную механизацию возделывания подсолнечника в колхозе „Синие Лепяги“». Тина – возделывание свеклы в этом же колхозе. Все шло чинно и мирно. «Синие Лепяги» были удобны и студентам и преподавателям, так как располагались под боком у института и являлись темой проверенной: не одно поколение выпускников защитило дипломы на его черноземных полях.
И вдруг, когда «Синие Лепяги» брал себе тринадцатый студент, «завелся» декан нашего факультета Наум Захарович Глыбка. Он выскочил из-за стола и стал кричать, что мы лодыри и дармоеды. Что мы не хотим двигать вперед сельскохозяйственный процесс. Что нам плевать на честь института. И так далее в том же плане.
Наш декан был угрюмым и неразговорчивым человеком. Целыми днями он сидел у себя в кабинете и думал. В этом состоянии Глыбке можно было подсунуть заявление о его собственном увольнении, и Наум Захарович подписал бы его не глядя.
Однако периодически Глыбка «заводился» и тогда делался совершенно другим человеком. Глаза его начинали блестеть, ум работал четко, остро, энергия так и излучалась с каждого квадратного сантиметра тела. В такие дни декан заражал лихорадкой весь институт. Да что институт! Вся область начинала говорить о Науме Захаровиче.
Два таких «завода» случились на моей памяти. Несколько лет назад Глыбка выдал идею «самовспахивающегося поля», которую недоброжелатели Наума Захаровича окрестили «пахотой на кротах». Суть ее была в следующем. Глыбка предлагал на полях разводить кротов, которые, роя норы, вспахивали бы поле. Оставалось разровнять кочки бороной – и пожалуйста, сей себе на здоровье!