Григорий Распутин

Варламов Алексей Николаевич

Через полтора года такой жизни именно Распутин все же станет причиной перевода епископа из Крыма в Астрахань, что губительно скажется на здоровье Феофана. Однако не то чтобы злобы или ненависти, но даже осуждения в воспоминаниях Феофана о Распутине нет. Есть иное – сожаление.

«Редко говорил Владыка Феофан о Распутине, – вспоминал Епифаний, – а если иногда и говорил, то никогда не называл его этим именем. А лишь по имени отчеству или „старец Григорий“. И это можно понять только при свете Евангельском, при свете аскетических наставлений Святых Отцев. Они строго воспрещают кого-либо осуждать, даже и самого отъявленного грешника. Право осуждения принадлежит только одному Господу Богу. И всякое осуждение человека человеком всегда

обращается в падение самого осуждающего. Не напрасно же сказано Христом Спасителем: „Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить“ (Мф. 7, 1-2). И можно догадаться, что Владыка Феофан, специально ездивший в Сибирь, на родину Григория Ефимовича для полного ознакомления с его прошлым, собрал там те сведения, которые и не позволяли Владыке в дальнейшем называть Распутина иначе как „старцем“. Хотя петербургский период его жизни и был под знаком падения, но под знаком „падения старца“. А такое падение, – как говорил Архиепископ, – могло иметь огромные последствия».

Это и есть ключевое место во всем сюжете одной человеческой жизни, о которой столько написано книг. И по-настоящему знал и понимал Распутина лишь один человек – Феофан, который и нашел для него самые глубокие и точные слова: «Он не был ни лицемером, ни негодяем. Он был истинным человеком Божиим, явившимся из простого народа. Но под влиянием высшего общества, которое не могло понять этого простого человека, произошла ужасная духовная катастрофа и он пал. А среда, которая этого добилась, смотрела на все крайне легкомысленно. Для нее все это было „шуткой“. Но в духовном отношении такое падение может привести к очень большим последствиям…»

Нет злобы по отношению к Распутину и у митрополита Вениамина.

«И будь он в силе, находись он под хорошим руководством опытного духовника, так в молитвах и покаянии он достиг бы не только спасения, а возможно и особых Божьих даров. Но он подвизался без руководства, самостоятельно и преждевременно вошел в мир руководить другими. А тут еще он попал в такое общество, где не очень любили подлинную святость, где грех господствовал широко, глубоко. Ко всему этому невероятная слава могла увлечь и подлинно святого человека. И соблазны прельстили Григория Ефимовича: грех оказался силен.

Впоследствии, когда государю стали известны соблазнительные факты его жизни, он будто бы ответил:

«С вами тут и ангел упадет! – но тут же добавил: – И царь Давид пал, да покаялся»» <…>

И чуть дальше: «Трагедия в самом Распутине была более глубокая, чем простой грех. В нем боролись два начала, и низшее возобладало над высшим. Начавшийся процесс его обращения надломился и кончился трагически. Здесь была большая душевная трагедия личная. А вторая трагедия была в обществе, в разных слоях его, начиная от оскуднения силы в духовных кругах до распущенности в богатых».

«Распутин… с трудом удерживаясь на занятой им позиции „святого“ и оставаясь в несвойственной ему среде, или в обществе людей, мнением которых не дорожил, распоясывался, погружался в греховный омут, как реакцию от чрезмерного напряжения и усилий, требуемых для неблагодарной роли „святого“, и дал повод говорить о себе дурно», – писал князь Жевахов.

«История Церкви показывает, что были люди, которые достигали даже очень высоких духовных дарований, и потом падали нравственно», – говорил по поводу Распутина еще один русский епископ – Гермоген.

«Ив печальной истории падения главную роль сыграло высшее петербургское общество, – рассуждал схимонах Епифаний. – Оно окружило сибирского крестьянина всеми видами соблазнов. И старец не устоял. Высшее столичное общество, дабы взять в руки этого „фаворита“ Царской Семьи, поступило с ним бездушно и духовно жестоко. Там не стеснялись в выборе средств. И эти средства стали для Григория Ефимовича страшным ядом. Под их воздействием он превратился в двуликого

Януса. При дворе он был „старцем Григорием“, целителем, подававшим надежду на жизнь Наследнику, а за порогом царского дворца, в палатах аристократов он слыл уже „Распутиным“. О нем ходили непристойные анекдоты, весело-мрачные рассказы и толки».

Место это чрезвычайно примечательно потому, что многие биографы Распутина ставили падение их героя в вину развратной столице. Получалась история о чистой, святой душе, попавшей в «Вавилон» и им погубленной.

«Но столичное общество, бездельное, злостное, жадное к сенсациям <…> Его не трогает вещее слово русского человека, его забавляет, волнует бородатый мужик, введенный в барские хоромы. Его окружают блестящая молодежь, титулованные дамы, его наперебой зовут к себе, сажают за стол, уставленный серебром и хрусталем, напаивают вином, ласково и обещающе улыбаются. Он пьет, приходит в мужицкое веселье, вскакивает из-за стола: „А ну-ка, голубушки, трепака“. И под звуки рояля бородатый мужик пляшет…» – писал эмигрантский автор И. П. Якобий.

Иное увидел в коллизии «Распутин и петербургский свет» В. В. Шульгин, возложивший ответственность на обе стороны:

«Хоровод „мятежных душ“, неудовлетворенных жизнью, любовью. В поисках „за ключами счастья“ одни из них ударились в мистицизм, другие – в разврат… Некоторые и в то, и в другое… Увы, он танцует на вершинах нации… свою ужасную пляску смерти. Этот своеобразный порочный круг вьется через всю столицу: от дворцов к соборам, от соборов к притонам и обратно. Этот столичный хоровод, естественно, притягивает к себе из глубины России, с низов, родственные души… Там на низах, издревле, с незапамятных времен, ведутся эти дьявольские игрища, где мистика переплетается с похотью, лживая вера с истинным развратом… что ж удивительного, что санкт-петербургская гирлянда, мистически-распутная, притянула к себе Григория Распутина, типичного русского „хлыста“! Вот на такой почве произошло давно жданное слияние интеллигенции с народом! Гришка включился в цепь, и, держа в одной руке истеричку-мистичку, а в другой истеричку-нимфоманку, украсил балет Петрограда своим двуликим фасом – кудесника и сатира… <…> Гришка прекрасно знал, где каким фасом своего духовного обличил поворачиваться».

Но вернемся к книге Епифания:

«И об этой трагической двойственности „старца Григория“, сокрытой от Царской Семьи, пришлось говорить Преосвященному Феофану Императрице Александре Федоровне. Владыка Феофан хотел, чтобы это представление имело характер мнения Епископата Церкви, и он предлагал членам Святейшего Синода и иным иерархам сделать это сообща, от лица многих. В частности, он предлагал это Архиепископу Сергию (Страгородскому), в бытность его ректором С.-Петербургской Духовной Академии, с которым имел тесные служебные отношения. Но никто из иерархов Церкви не решился на этот ответственный шаг. Все епископы, с которыми пришлось говорить Владыке Феофану, высказывали одно и то же мнение: „Вы духовник Ее Величества. И это – ваш личный долг“.

Поступая так, Владыка Феофан не отказывался от своего долга. Но он не хотел высказать свое личное мнение, с которым могли и не посчитаться. А вот не посчитаться с мнением Епископата Царская Семья уже не смогла бы.

Но Епископат Церкви уклонился от щекотливой миссии представления Царствующим Особам по поводу репутации старца Григория Ефимовича, что использовалось врагами как Церкви, так и государства. При этом положении Епископ Феофан, как духовник Государыни, был вынужден просить у нее высочайшей аудиенции. В нравственной чистоте ее и в том, что разговоры о ней и Распутине являются бессовестной, грязной и безобразной клеветой на нее, он был совершенно уверен. Ведь ложь и клевета были средством политической борьбы против Монархии. Столичное высшее общество первым начало травлю Царской Семьи, а революционеры перехватили инициативу, доведя до абсурда великосветскую версию.