Григорий Шелихов
Шрифт:
Залесницкий угощает! - сказал Иероним, опуская собранный песок в
карман очутившейся около него Растопырихи. - Нет, панове, - продолжал
он с форсом, - юлка не шляхетная игра, без умствования... Давайте в
чалдонках** фортуны шукать... Вот они, акатуйской работы! Гляди, очки
какие: червоные, кровью из становой жилы наведены, чорни - сажей на
крови... Эх, кто же против меня в три листика с фалкой да с бардадымом
сядет? Только пенензы на
Противник нашелся. Уселись и сосредоточенно принялись ловить
бардадыма, поливая друг друга изощренной руганью, в которой форсистый
поляк никак не уступал первенства бойкому ярославцу.
– Тьфу! - сплюнул молодой, высокий, косая сажень в плечах,
чернобородый мужик и отошел от ругающихся игроков.
– Ты, Стенюшка, не форси, - смеясь отозвался один из храпов.
– Не
форси и не плюйся. Ты, если хочешь, лучше спой нам али сказку
расскажи... С охотой послухаем...
Чернобородый мельком оглядел присутствующих, остановился на
круге, сомкнувшемся вокруг играющих в карты, тряхнул копной черных
кудрей, но послушно сел, подумал мгновение и сказал:
– Про Максима про Зализняка спою, которую он сам сложил.
– Добрий вечiр тобi, зелена дiброво!
Переночуй хоч нiченьку мене молодого!
– Не переночую, бо славоньку чую
Про твою, козаченьку, голову буйную.
– Добрий вечiр тобi, ти, темний байраче!
Переночуй хоч нiченьку та волю козачу!
Голос певца, густой и мягкий, - а пел чернобородый необыкновенно
хорошо и свободно, - прозвучал горькой обидой и вызовом судьбе. Пел он
на украинско-русском народном языке, равно понятном украинцу и
русскому.
Для русского человека ничего нет доходчивее хорошей песни, да еще
спетой ладно и с душой. Варнаки замолкли, даже картежники на время
забыли про карты и обернулись к певцу, когда он среди необычной для
"мухоловки" тишины закончил песню горькой и недоуменной, но столь
понятной для его слушателей жалобой:
– Не переночую, бо жаль менi буде,
Щось у лузi сизий голуб жалiбненько гуде.
Эта песня про Зализняка, сложенная, по преданию, самим
Зализняком, грозным народным карателем украинских и польских панов,
лет тридцать назад сосланным после ликвидации Колиивщины в сибирские
рудники под Нерчинск и счастливо ушедшим из них на родину - в далекую
Украину, нашла живой отклик среди сибирских варнаков. Каждый из них
лелеял в этой песне свою мечту о воле, о свободе.
– Кончай! Чего ж ты, неужто забыл? - зашумели слушатели, когда
певец
погибель взяла, подавай, парень! Хорошо у тебя песня выходит...
Вже ж про тебе, козаченьку, вороги пытають,
Щодня й ночi в темним лузi все тебе шукають.
Гей, як крикне козаченько до гаю, до гаю:
– Наiзджайте, ворiженьки, сам вас накликаю!
Певец не видел предостерегающего взгляда Растопырихи, около
которой неожиданно для всех увлеченных песней бродяг вырос
проскользнувший в избу асессор Готлиб Кох с несколькими казаками из
"братских" - бурятов.
– Кого это ты, сукин сын, накликаешь, не знаю и спрашивать не
буду, а вот асессора Коха, раз ты его себе на голову накликал, ты
навек запомнишь и песню про меня сложишь... Взять этого!
– блеющим от
обиды голосом прервал Кох певца. - А остальные, которые без паспорта,
выходи на двор! - провозгласил грозный комендант. - Да не вздумайте
бежать: сами знаете, что из этого будет...
Бродяги, подавшиеся при появлении Коха к окнам и готовые уже
выпрыгнуть, заметили через затягивавший их тюлений пузырь мрачные
фигуры казаков из бурят с ружьями и в раздумье остановились.
– Ах ты, обглоданный, так ты уговора держишься?.. Деньги взял, а
меня на срам, на растерзание людям выставляешь... Да я из тебя... -
взревела Растопыриха и, как медведица, поднятая из берлоги, двинулась
на Коха, не замечая выразительного мигания рыжих ресниц коменданта, -
я из тебя кишки...
И упала к его ногам, оглушенная стоявшим сзади ее "братским"
ударом приклада по затылку. Люди переглянулись и один за другим молча
пошли к выходу.
– Один, два, три... Девять, десять... двадцать... тридцать,
тридцать пять... Эк вас набралось! - считал их, помахивая
предусмотрительно взведенным пистолетом, Кох. - За этим особо
смотреть, - кивнул он на чернобородого певца, замыкавшего цепочку
захваченных облавой людей
В избе на полу осталось распростертое тело Растопырихи, вокруг
головы которой ширилась, смешиваясь с грязью, черная кровяная лужа.
Вылезшая из запечья пестрая лайка подошла к хозяйке, осторожно
обнюхала кровяную лужу и, отскочив в испуге в сторону, присела на
задние лапы и тоненько, прерывисто заскулила. Собачонка будто поняла,
что рука асессора Коха навсегда зачеркнула его счеты с хозяйкой и
никто не будет интересоваться, за кем осталось кровавое сальдо, тем