Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции
Шрифт:
Епитимья, которую Григорий Евсеевич сам наложил на себя, оправдалась. Он вернулся в руководство.
2.
Свой первый в жизни чисто советский, т. е. государственный пост Зиновьев получил в весьма напряженное время.
Еще не миновала угроза немецкого наступления на Петроград. В самом городе продолжались винные погромы, грабежи, которыми занимались, главным образом, выпущенные Временным правительством в марте уголовники. Продолжался саботаж чиновников, отказывавшихся не только подчиняться наркомам или комиссарам, но и просто выходить на службу. Продолжались и наглые провокации. Так, упорно ходили слухи, будто бы в Смольном вместе с наркомами, направляя их, заседают немецкие офицеры, тайно проникшие в столицу.
Существовали
К счастью для Зиновьева, всем этим занималась городская дума, которую после перевыборов 30 ноября 1917 года возглавил будущий «всесоюзный староста» М. И. Калинин. Тем не менее, вступая в должность, Григорий Евсеевич все же начал со своеобразной программной речи. Наметил ею основные направления будущей деятельности Петросовета в новых условиях.
Чтобы не расхолаживать депутатов, напомнил: Советы являются органами не временными, преходящими, а ячейками, которые, сохраняя связь с рабочими и крестьянами, должны вести активную работу во всех отраслях общественной и политической жизни. Для наибольшей же ее продуктивности следует разбить Петросовет на секции, которые и будут ведать определенным кругом обязанностей. Но для начала следует четко определить их взаимоотношения с СНК, который также занимался городскими проблемами.
Какие же секции предложил Зиновьев? Не стал изобретать велосипед. Просто взял за основу сложившуюся систему управления: 1) рабочая — как высший орган для того, чем занимался наркомат труда; 2) солдатская — вопросы, затрагивающие жизнь гарнизона; 3) судебная — упорядочение судебного дела; 4) литературно-издательская — организация снабжения рабочих и крестьянских масс дешевой литературой; 5) транспортная — контроль за разгрузкой продовольствия; 6) печати — надзор за газетами, распределение заказов по типографиям; 7) тюремная — улучшение системы отбывания наказания92.
Однако вопросы и формирования секций Петросовета, и выработка их отношений с СНК, казавшиеся Зиновьеву поначалу весьма важными, внезапно отошли на задний план. И тому имелась достаточно веская причина.
Отношение большевиков к Учредительному собранию, созыв которого они всегда поддерживали, в те дни резко изменилось. Оказалось, они получили из 800 мест всего 175, да левые эсеры — еще 40. Зато правые эсеры — 370, меньшевики —
15, народные социалисты — 2, кадеты — 17, представители национальных групп, в основном сепаратистских — 86. Вот почему потребовалось выработать, да еще и незамедлительно, новую пропагандистскую линию. Ту, что могла бы противостоять лозунгу «Вся власть Учредительному собранию! ».
Дело сразу же осложнили недавние оппозиционеры — Каменев, Рыков, Ларин, Милютин, Ногин. Оставаясь в бюро большевистской фракции Собрания, они продолжили свою прежнюю политику — ориентацию на блок всех социалистических партий. Посчитали избрание Учредительного собрания завершающим этапом революции, почему и предложили отказаться от какого бы то ни было контроля за его предстоящей работой. А для подтверждения именно такого курса партии срочно созвать съезд или конференцию РКП.
24 (11) декабря Ленин при обсуждении этого вопроса в ЦК потребовал сместить такое бюро, выразить отношение партии к Учредительному собранию в особых тезисах, а для руководства фракцией большевиков направить члена ЦК. Трудно сказать, какое решение принял бы Центральный комитет в тот самый день, если бы не позиция, занятая Зиновьевым. Он твердо выступил против бывших единомышленников. Поддержал Ленина — и в вопросе о составлении тезисов, и о подчинении членов фракции направленному к ним члену ЦК. Да еще добавил от себя:
Все же Григорий Евсеевич посчитал свое выступление в поддержку Ленина недостаточным. Постарался сделать все, от него зависящее, чтобы большевики — и он, разумеется, в их числе — удержали власть, не деля ее с правыми эсерами и меньшевиками. Выступая 4 января (22 декабря) во ВЦИКе, непреклонно заявил:
«Мы видим в тяжбе Учредительного собрания и Советов исторический спор между двумя революциями — революцией буржуазной и революцией социалистической. Вся власть Учредительному собранию — это значит: вся власть гг. Рудневым (В. В. Руднев — бывший глава Петроградской городской думы) и Авксентьевым (Н. Д. Авксентьев — один из лидеров правых эсеров). Пусть те, кто отчаянно борется за власть Учредительного собрания, определенно скажут, что они признают Советы, и тогда не будет никаких конфликтов»94.
Так предельно четко Зиновьев сформулировал альтернативу, необходимость неизбежного, неотвратимого выбора.
Григорий Евсеевич не ограничился лишь призывом. Зная о предстоящей 18 (5) января демонстрации в поддержку Учредительного собрания, о чем писали все петроградские газеты, инициировал заявление только что созданной Чрезвычайной комиссии по охране Петрограда, руководителем которой назначили будущего красного маршала К. Е. Ворошилова, об объявлении столицы на осадном положении. Причина — контрреволюционные силы всех направлений объединились для свержения советской власти под руководством прибывших с Дона, от Каледина, известнейшего эсера-террориста Б. В. Савинкова и генерала Л. Г. Корнилова95.
В день же объявления декрета СНК о роспуске Учредительного собрания, 19 (6) января, Зиновьев выступил в Петросовете с оценкой происшедшего.
«Перед Россией, — говорил Григорий Евсеевич как свое, выстраданное, но в действительности усвоенное от Ленина за последнее время, — история поставила альтернативу: или гибель в самом прямом и непосредственном смысле, или социалистическая революция».
«Нам говорят, — продолжал Зиновьев давний спор с меньшевиками, — что страна слишком отстала индустриально, а потому нет объективных условий для осуществления социализма. Но те, кто говорит это, совершенно забывают, что в нашей стране существует не только отсталое сельское хозяйство, но и трестирована почти вся крупная промышленность, что объединены фактически и, во всяком случае, теснейшим образом объединен финансовый капитал».
И добавил как самый веский довод своей правоты: «Ни один марксист никогда и нигде не говорил, что социалистическая революция во что бы то ни стало должна возникнуть в наиболее индустриальной стране»96.
Все это Зиновьев говорил совершенно искренне, веря сам в сказанное. Но в пылу спора с меньшевиками, стремясь непременно доказать им, что истинные марксисты — это большевики, а не они, меньшевики, изрядно преувеличил уровень развития капитализма в России и допустил слишком вольную интерпретацию учения Карла Маркса.
Почему же Зиновьев так думал, говорил? Только лишь для того, чтобы лишний раз оправдать Октябрь, доказать его историческую неизбежность? Вряд ли. Свершившаяся революция не нуждалась в каком-либо оправдании. Так для чего же? Да ради того, чтобы внушить членам партии безграничную веру в устремленность Октября к социализму.
В те же дни Григорий Евсеевич не только поддерживал жесткие меры против Учредительного собрания да слишком вольно интерпретировал марксистскую теорию. Продемонстрировал он и подлинный гуманизм, когда Петроград, а вслед за ним и вся страна узнали о зверском самосуде — убийстве бывших министров Временного правительства кадетов А. И. Шингарева и Ф. Ф. Кокошкина, арестованных еще в октябрьские дни, но потом по состоянию здоровья переведенных из Петропавловской крепости в Мариинскую больницу.