Гримус
Шрифт:
Для того же, кто решит уничтожить тебя, я в заключение напишу несколько слов. Когда-то, в моем теперь-уже-забытом прошлом, я на краткий миг поверил, что она любит меня. Миг этот был настолько светел и высок, что его радости не может умалить даже то, что теперь я знаю, как тогда ошибался. За этот миг я благодарен Лив. Начало всегда лучше конца. В начале все возможно и надежда жива. Теперь же — надеяться больше не на что.
Темно хоть глаз выколи. Тетрадь наконец пересказана до конца, закрыта и убрана под подушку. Женщина в черном молча поднялась с кровати, медленно и бесшумно подошла к Взлетающему Орлу и остановилась над ним. В загородке один раз кудахтнула невидимая курица. За окном все так же слышится усердное топотание автора дневника: он настойчиво продолжает искать дверь, ни найти, ни тем более пройти через которую ему не суждено. Рядом с ослом,
«Она не стала разрывать тебя на части», — подумал про себя Взлетающий Орел.
— Пятьдесят четыре, — проговорила Лив ровным, снова спокойным голосом. — Он сказал, это означает, что между нами есть связь. Его замерший раз и навсегда возраст и мое имя. Но он же и оборвал нашу связь. Я знаю, о чем он думал, знаю, что он чувствовал, я видела его насквозь. Наша связь была нерасторжима — и все-таки он порвал ее.
Сказав это, Лив нагнулась над островком расставленных на полу свечей и, чиркнув спичкой, зажгла их одну за другой. Вновь распрямившись, она застыла перед ними, отбрасывая в желтом колеблющемся свете на стены огромную тень. Взлетающий Орел вспомнил: точно такой же он увидел богиню аксона. Да. Так-то. Когда-то. Раньше. Но очень быстро его воспоминание растворилось в еще свежей в памяти истории острова, смешалось с ней, потеряло четкие очертания, а потом пропало совсем.
Лив стояла перед ним молча и многозначительно. И снова появилось ощущение совершающегося обряда: книга прочитана, свечи возжжены, заклинание произнесено. Так она и прожила свою жизнь, забальзамированная в горьком формалине застарелой ненависти и предательства. На мгновение Взлетающий Орел почувствовал острую жалость к хозяйке черного горного дома; затем горящие глаза Лив, видимые даже сквозь густую сетку вуали, сфокусировались на его лице и блеснули.
— Аааааааах.
То был могучий выдох из самой глубины естества, единый всхлип, потребовавший всей силы ее легких.
— Конечно, — проговорила потом она. — Конечно. Иначе и быть не могло. Ты вернулся ко мне. Дух Гримуса явился ко мне, чтобы воскресить старую связь. Конечно. Так и должно было быть.
Лив изменилась, вдруг понял Взлетающий Орел. Мерный речитатив оглашаемых страниц дневника, заклинание по поводу разорванной Гримусом связи — все это изменило ее быстро и сильно. Теперь она произносила слова медленно и словно бы издалека, словно пребывая в состоянии некоего транса. Прошлое вернулось к ней и завладело ею. И он, Взлетающий Орел, каким-то образом тоже стал частью этого прошлого.
— Иди же ко мне, — сказала ему женщина, возвращаясь к своему ложу и опускаясь на него. — Иди ко мне и освяти нашу связь.
Взлетающий Орел продолжал неподвижно сидеть на своем стуле, не зная, что делать.
— Взгляни на мое тело, Дух, — сказала тогда Лив, опять поднимаясь. — Чем плох для тебя такой алтарь?
Руки Лив быстро взметнулись вверх, куда-то за шею, и распустили там тесемки. Черная мантия упала на пол к ее ногам. Теперь она стояла перед ним обнаженная, но лицо ее все еще было скрыто под непроницаемой вуалью, глаза смотрели на него и светились как угли, может быть, насмешкой, а может быть, страстью, а свечи продолжали лить на стены колеблющийся желтый свет.
— Взгляни на мое тело, Дух, — повторила Лив. Взлетающий Орел поднял глаза.
Лив, ледяной пик совершенства. В словах Виргилия не было ни капли преувеличения.
Его глаза видели, но разум отказывался им верить. Ступни, чуточку более широкие, чем нужно, покрывало сложное переплетение бисерного узора, как у индейской невесты; длинные, точеные ноги — вес тела перенесен на правую, при этом левая расслаблена, из-за чего крутой изгиб бедер слегка наклонен слева направо, продуманно соблазнительно; внизу лобка крутые завитки волос, не знающих бритвы и давно забывших о чужих руках, светлые, мягкие завитки; манящий, глубокий треугольник, темнеющий на белизне кожи; груди, небольшие, правая чуть больше левой, левый сосок приподнят чуть выше своего соседа, но оба все еще по-детски розовые, мягкие; узкие, прямые плечи чуть развернуты назад, почти по-военному, вызывающе, уверенно; руки висят свободно и прямо, ладони повернуты внутрь, к телу, средний палец скрещен с большим, в углублениях подмышек темнеют примятые волосы. Все остальное, шея, лицо и голова, невидимы под вуалью, пятнами светятся только пронзительные, всевидящие глаза. Взлетающий Орел одним взглядом охватил ее всю, замечая одновременно лишь груду черного одеяния у ее ног, этот отброшенный за ненадобностью покров, да пляшущие огоньки свечей на полу, заставляющие глубокие тени играть и заигрывать с нагим телом, забыв на фоне потрясающего совершенства о вопиющем беспорядке и грязи в комнате. Она знала, как показать свое тело, как подчеркнуть и усилить его красоту, не становясь при этом навязчивой. Безглавая Венера в захолустном музее.
— Ну что, тебе нравится такой алтарь? — снова спросила его она.
Взлетающий Орел безмолвно кивнул, и тогда быстрым, внезапным движением правой руки она сорвала с головы вуаль. Черная сетка упала на пол, присоединившись к остальному траурному одеянию.
Взлетающий Орел нисколько не сомневался в том, что Лив прекрасна; но он и представить себе не мог, что красота ее может быть такой властной. Лицо женщины подчинило его себе за миг более краткий, чем потребовалось его яростно колотящемуся сердцу, чтобы закончить один удар и начать следующий. Для того чтобы сразу не отвести глаза, Взлетающему Орлу пришлось сделать над собой усилие. В этом лице было столько же блистательной красоты, сколько ее в солнце, отраженном в чистом ледяном поле, — смотреть на такое сияние больно. Основательные, удлиненные, узкие челюсти, решительно сжатые и чуть выступающие вперед, и широкий рот без намека на улыбку; нос, небольшой и прямой, в обрамлении щек, отлично дополненных просторными глубокими озерами синих глаз, прозрачнейшим аквамарином глаз, которые, без сомнения, умели видеть насквозь и, уж конечно, сейчас видели насквозь — его. Голова в уборе под стать настоящей снежной королеве: пышное изобилие волнующегося золота, которое поднимается на несколько дюймов посреди, разделяется там и вольно ниспадает вокруг выточенного изо льда лица со спокойной морской голубизной глаз — истинная ниагара. Лицо, все дело в лице.
Лив опустилась на кровать и прилегла на спину.
— Иди сюда, — снова позвала его она. — Освяти нашу связь.
С неуклюжестью, равной неловкости бродящего вокруг дома и спотыкающегося в темноте Виргилия, Взлетающий Орел поднялся со стула и мимо трещащих свечей, пауков, раскинувших свои тенета, и заплесневелых хлебных корок, двинулся к телу жены могильщика, к белоснежной постели, на котором оно возлежало.
Он хотел ее так, как никогда не хотел Ирину. С той он всегда держал себя в руках, и какая-то часть его «я» спокойно, отстраненно и неторопливо анализировала происходящее, выбирая следующий шаг, наблюдая за тем, как подруга достигает вершины наслаждения — и наибольшее удовольствие он получал от того, что доставлял наслаждение ей; но теперь роли поменялись, на этот раз его влекло невыносимо, он потерял всякую власть над собой, прикосновения рук и движения тела Лив разжигали его неимоверно. Очень много времени она уделила прелюдии, постепенно разузнавая о его предпочтениях и табу, не переставая нежно шептать: «Тебе нравится вот так? Так приятно? Как мне делать тут, сильнее или слабее? Что ты любишь: чтобы я лизала, пощипывала, сжимала или покусывала здесь? Тебе приятно, когда я кладу руку сюда? Как ты хочешь, чтобы я повернулась: так, вот так или наоборот?» Новые, мягкие интонации ее голоса придавали этому почти научному исследованию особую интимность, и прошло немало времени, прежде чем он вдруг понял, что ни разу так и не спросил, нравится ли ей самой то, что он выбирал.
Поэтому, когда она наконец совершила то, к чему все шло, он был раскрыт, беспомощен, расслаблен.
Она уложила его на кровать на спину. Свечи уже догорали, их сияние начало меркнуть. Исследование и изучение закончилось, время поцелуев, поглаживаний и покусываний прошло, она встала над ним на колени, чистый светло-желтый водопад волос покрыл ее склоненную к нему голову подобно лавине расплавленного золота, аквамариновые глаза скрылись под золотой завесой, тонкие руки с длинными пальцами принялись нежно мять маленькие торчащие груди, потом она опустилась, ее крепкие бедра при этом чуть дрогнули, и он оказался в ней. Приподнявшись снова, она опустилась опять, поначалу медленно, невыносимо растягивая удовольствие, но потом все быстрее и быстрее, и живая плоть, постепенно, не спеша набирая темп, начала биться о плоть, приближая миг.
Она уже стонала («Как хорошо», — выдыхала она), они уже с силой бились друг о друга, стараясь соединиться покрепче, финал был близок, очень близок, судорога уже поднималась внутри него, и вот наконец миг настал…
Лив в очередной раз взметнулась над ним, замерла и вдруг без предупреждения поднялась и встала с кровати, подбоченилась и молча оглядела его, смятого, напряженного, тянущегося. Ее аквамариновые озера сияли торжеством.
— Не ты, а Лив разорвала связь! — провозгласила она.