Гризли
Шрифт:
— И его шкура уже могла бы стать украшением для твоего рабочего кабинета, Джимми, если бы ружье не оказалось под тобой.
— Она и будет его украшать. Я не отступлюсь, — торжественно объявил Ленгдон. — Решено. Разбиваем здесь лагерь. Я доберусь до него, пусть придется потратить хоть целое лето. Я не променяю его и на десяток других. Девять футов, а то и больше! Голова в бушель. [17] А шерсть на плечах дюйма на четыре. И мне, пожалуй, даже не жаль, что я не убил его. Ему всыпали, и впредь он будет держать ухо востро. Теперь охота становится по-настоящему интересной.
17
бушель —
— Безусловно, — подтвердил Брюс. — Особенно если снова повстречаться с ним в ближайшие дней семь, пока раны у него еще побаливают. Только смотри, Джимми, лучше уж не прячь тогда ружье под себя… Не стоит…
— А как ты смотришь на то, чтобы стать здесь лагерем?
— По мне, так лучше и не придумаешь: дичи сколько угодно, хорошее пастбище, чистая вода.
Помолчав, Брюс добавил:
— Рана у него нелегкая. Когда он был на вершине, кровь из него так и хлестала.
При свете костра Ленгдон взялся за чистку ружья.
— А как, по-твоему, он не удерет?.. Не может случиться, что он уйдет отсюда совсем?
Брюс даже крякнул от негодования.
— Удерет?.. Чтоб он да сбежал? Он, может, и удрал бы, будь он черным медведем. Но он — гризли. Хозяин в этих местах. Может статься, он некоторое время и будет избегать этой долины, но бьюсь об заклад, уходить отсюда и не подумает. Чем сильнее донимаешь гризли, тем больше он лезет на рожон. Ты гоняешь его, не давая ему передышки, а он лезет на рожон все отчаянней. Пока не сдохнет. И если тебе так приспичило, то мы его, конечно, заполучим.
— Да, приспичило, — повторил Ленгдон с ударением. — Его размеры побивают все рекорды, или я ничего не смыслю. И он нужен мне, Брюс. До зарезу… Как ты думаешь, удастся нам выследить его утром?
Брюс покачал головой.
— Дело не в том, чтобы выследить, — заметил он, — а в самой охоте. После того как на него нападут, гризли все время переходит с места на место. Из этой округи он не уйдет, а вот на открытых склонах больше уже не покажется. Метусин должен быть здесь с собаками дня через три-четыре. Вот когда мы пустим в дело свору эрделей, [18] тогда пойдет потеха.
18
порода охотничьих собак
Ленгдон взглянул на огонь через отполированный канал прочищенного ствола и сказал с явным сомнением:
— Не верится мне, чтобы он нагнал нас и через неделю. Уж очень гиблыми местами мы шли…
— Ну, этот старый индеец не сбился бы с нашего следа даже на голых скалах, — убежденно заявил Брюс. — Он будет здесь дня через три, не больше, разве что собаки по глупости будут слишком уж лезть в драку с дикобразами и перекалечатся. А когда они прибудут… — Брюс встал и потянулся всем телом, — вот тогда-то и пойдет потеха, — закончил он. — По-моему, медведей в этих горах такая пропасть, что не пройдет и десяти дней, как все наши собаки будут перебиты… Хочешь пари?
Ленгдон щелкнул замком, ставя ствол ружья в боевое положение.
— Я доберусь до этого медведя, — сказал он, пропуская предложение Брюса мимо ушей, — и, думаю, мы сделаем это завтра же. Ты, Брюс, конечно, собаку, съел по части охоты на медведя, но мне все-таки кажется, что рана у него слишком тяжелая, чтобы он забрел очень уж
Около костра у них были устроены постели из мягких веток пихты, и, последовав его примеру, Ленгдон расстелил одеяла.
День выдался трудный, и усталость взяла свое. Не прошло и пяти минут, как Ленгдон уснул.
Он все еще спал, когда на рассвете Брюс выбрался из-под одеяла. Тихо, чтобы не разбудить товарища, натянул сапоги и четверть мили прошагал по густой росе за лошадьми. Через полчаса он вернулся, ведя Дишпен и верховых лошадей. Ленгдон уже был на ногах и разводил огонь. Ленгдон часто думал, что именно такие вот утра, как это, и помогли ему в свое время разочаровать врачей. Ровно восемь лет назад он впервые попал на север. У него была впалая грудь и больные легкие. „Ну что ж, поезжайте, молодой человек, раз уж вы так настаиваете, — сказал один из врачей, — но вы отправляетесь туда на собственные похороны“. Теперь же его грудная клетка стала шире на целых пять дюймов, а мускулы — железными.
Из-за гор просочились первые розовые лучи восходящего солнца. Ленгдон всей грудью вдыхал воздух, напоенный ароматом цветов, росы, растений, и вливающее новые силы благоухание пихты. Он не мог, подобно Брюсу, сдерживать радость, доставляемую ему жизнью на лоне природы. Ему хотелось кричать, петь, свистеть. Но сегодня он держал себя в руках, хотя его и трясла охотничья лихорадка. То же самое, правда, не так бурно, переживал и Отто.
Пока Брюс седлал лошадей, Ленгдон замесил пресные лепешки. Он освоил до тонкостей всю премудрость пекарного искусства охотника. И его метод заключал в себе двойное преимущество: избавлял от хлопот и экономил время. Он развязал один из тяжелых брезентовых мешков с мукой, примял верхний слой кулаками и сделал углубление в муке; влил пинту воды, полчашки жира карибу, добавил вместо дрожжей столовую ложку пекарного порошка, щепотку соли и принялся месить тесто прямо тут же, в мешке. Не прошло и пяти минут, как пресные хлебцы лежали на большом цинковом противне, а еще через полчаса завтрак был готов: поджарилась баранина, сварился картофель, а пресный хлеб так пропекся, что стал золотисто-коричневым.
Когда охотники тронулись из лагеря, на востоке уже показалось солнце. Они проехали долину и, спешившись, стали подниматься по склону горы. Лошади послушно шли за ними.
Выйти на след Тэра было делом нетрудным: большие пятна крови оставались на земле в тех местах, где гризли задерживался, вызывая ревом врагов на честный бой. До вершины горы они шли по оставленному медведем кровавому следу. Трижды за время спуска в долину обнаруживали охотники места, где останавливался Тэр. И на каждом из них видели следы крови, впитавшейся в землю или запекшейся на скале. Миновали лес и вышли к ручью. И здесь, на длинной и узкой песчаной косе, следы лап Тэра заставили их замереть на месте.
Брюс не мог отвести от них глаз. Из груди Ленгдона вырвался возглас изумления. Ни тот, ни другой не произнесли ни слова. Ленгдон вытащил из кармана рулетку и опустился на колени рядом со следами.
— Пятнадцать дюймов… с четвертью! — с трудом выговорил он, задыхаясь от волнения.
— Измерь еще раз, — сказал Брюс.
— Пятнадцать… с половиной!
Брюс посмотрел на узкую теснину.
— У самого большого, какого я видел на своем веку, было четырнадцать с половиной, — произнес он, и что-то вроде благоговейного ужаса прозвучало в его голосе. — Его пристрелили на Атабаске, и он считался крупнейшим гризли, которого случалось убивать в Британской Колумбии… но этот, Джимми… этот еще больше.