Гроб полковника Недочетова
Шрифт:
— В ящиках никаких денег нет!..
Желтогорячая подошла к адъютанту ближе и сердито закричала:
— Ты мне эти фигли–мигли не строй!.. Ты другую дурочку найди и морочь.
— Да верно, Лидочка, ей богу, там уж денег нет!
— Нету?!. А куда же они делись?
Она подошла еще ближе, и адъютант ухватил ее за бедра и притянул к себе.
— Ложись! — шепнул он.
— Подожди… Минуточку подожди! — Придушенно ответила она, не вырываясь от него, податливая, отдающаяся. —
— Ты только дай честное слово, побожись, что никому, ни одной душе не скажешь!
— Ей богу!..
— В гробу они!..
— В гробу?!
— Ну да, вместо подполковника… Да ляг же!..
Вся напружинившись, Желтогорячая выпрямилась, зажглась любопытством, жадным, неудержимым:
— А тело? Тело куда дели?..
— В Максимовщине, в селе где–то похоронили… Да оставь же!.. Иди, иди ко мне!..
— Ты расскажи!.. Ты все расскажи! — горела Желтогорячая. Но сдавалась, чуяла, что все скажет, что не уйдет он от нее.
— Потом… — сухим, жарким шепотом вскинулось, метнулось к ней. —
Потом!..
Он сильно сжал ее, и она замолчала, поникла, отдалась…
Потом усталый, размягченный, сонный он рассказал ей, как все было.
Желтогорячая лежала, поблескивая глазами и хохотала.
— Ах ловко!.. А эта честная давалка, вдовушка–то, какие поклоны перед гробом отмахивала!.. Вот умора!..
Потом, посмеявшись вдоволь, она примолкла, подумала и по–иному (и глаза потемнели у нее) сказала.
— Ну и сукины же дети вы с полковником!.. Ни черта вы не боитесь, ни бога!.. Ах, сволочи!..
— Не ругайся, Лидочка! — вяло и почти засыпая, просил адъютант.
И совсем сморенный сном, но, борясь с ним, он вспомнил:
— Ты смотри — никому ни слова, ни единой душе!..
— Слыхала… Ладно!..
Утром, устраиваясь в кошеве с Королевой Безле, Желтогорячая шепнула ей:
— Ну, Маруся, и новость же я тебе расскажу — пальчики оближешь!..
И рассказала все, что узнала от адъютанта.
Толстая вся затряслась, заколыхалась от гнева.
— Ах они гады, мерзавцы!.. — заругалась она. — Да ведь это на что же похоже? Ведь это издевательство! Им не грех так гадиться над покойником? Над вдовой так насмехаться!? Ах, гады, гады!..
— Да будет тебе!.. — испугалась Желтогорячая. — Тебе ничего рассказывать нельзя!.. Ты не вздумай болтать!.. Слышишь — чтоб никому!..
— Ах, гады, гады!..
9. Разговор политический.
Четверо сидели в розвальнях и уныло зябли. Впереди и сзади тянулись кошевы, сани, розвальни, скрипело, ухало, клубилось от многолюдья.
Четверо примащивались все поудобней, уминали под собою ломкую жесткую солому, запахивали полы шинелей, полушубков, похлопывали руками, отдувались.
Мороз позванивал в густом неподвижном воздухе. Мороз оседал крохотными жемчужинами на волосах, на одежде, на стволах винтовок.
Четверо были — три солдата и Роман Мельников. У Романа в Максимовщине забрали в обоз трех лошадей, и он решил попытаться сохранить их: пошел за ямщика, авось выбьются лошади из сил, и он подберет их, спасет.
Солдаты хмуро молчали и думали о чем–то своем. Роман тоже думал, но молчать не мог.
— Эка вас сила–то какая прет! Неужто большевикам накласть не могли? А теперь вот какую дорогу отломать надобно…
Солдаты молчали.
Роман подергал вожжей, зачмокал на лошадь и не унялся:
— За Байкал, стало быть, подаетесь вы… Хорошо за Байкалом… Рыбные места, а дальше земли привольные…
— Сами знаем про это… — проворчал один из солдат и заворочался на соломе. — Не размазывай…
— Знаешь?.. Стало быть, бывал там? — обрадовался Роман. — А я думал — вы какие дальние!
— Мы, паря, все сибиряки, — отозвался другой солдат. — Мы по мобилизации…
— Вот, что?!.. Так управителя–то сменили — пошто служите?
— На место одного, брат, другие нашлись. Много управителей! — усмехнулся солдат. Но первый, угрюмый, рассердился и прикрикнул на Романа.
— Ты не болтай, паря!.. Видал, как с болтунами то у нас обхаживаются?!
Роман снова подергал вожжей и добродушно ответил.
— Это с орателем–то? Видал. За гумном пристрелили. Наши же мужики потом хоронили.
Третий, все время молчавший, солдат приоткрыл лицо, заслоненное воротником шинели, посмотрел на мужика, на спутников:
— А листки–то он все–таки успел разбросать.
— Какие листки?
— Да от красных… Ребята читали; сказывают — всем помилование
будет, ежели кто передастся красным… с оружием.
— Они те помилуют! На штыки, а то и в петлю.
— Пошто на штыки?
— А што смотреть они станут! Ты гляди–ка, как у нас с красными — как попался, так и крышка! Да прежде еще допросят.
— Допросят?..
— Да, шомполами… Такой допрос — хуже смерти…
Роман почмокал, потряс головой, замолчал. Замолчали и солдаты.
Впереди и сзади шумело, скрипело, трещало. По бокам дороги, укутанные мягко снегом, стояли деревья и кустарники. Над шумным обозом стлался пар.
Роман порылся за пазухой, достал кисет, трубку, закурил, отвернувшись от ветра. Третий солдат поглядел, подождал пока у Романа закурилось и попросил:
— Дай–ка, браток, затянуться!
Роман вытер пальцами чубук и протянул ему трубку.