Гроб своими руками

Павлов Айдар

"Несомненно, существует какая-то связь между любовью, музыкой и поэзией", - догадался Роберт Бернс. Бернс был поэтом. А я свободный плотник. Поэтому могу позволить себе следующее заявление:

Несомненно, существует прямая связь между любовью, музыкой и изготовлением гроба.

Изготовление гроба мы худо-бедно освоили, о любви поговорили, так что осталось привести сказанное в систему, во взаимодействие с музыкой, и разойтись по своим гробам.

Сегодня уже не подлежит сомнению, что изготовление гроба - это и любовь, и музыка, и поэзия. Это искусство. И оно вполне способно занять пьедестал, на которое одно время находилась поэзия, затем музыка, и, потеснив последнюю, по силе воздействия встать вровень

с самой родовой любовью. Знаете что для этого необходимо? Чтобы будущие гении достигали между гробовыми доскажи куда более высокой степени концентрации, чем между простынями и даже между листами белой бумаги при сочинении душераздирающих хитов.

И у нас для этого есть все предпосылки. Вот два явных преимущества гробовой культуры:

Во-первых, мы совмещаем реальное дело с духовным (мы постоянно мастерим, производим нечто реальное, не как эти песенники-стихоплеты, разражающиеся виртуальными мыльными пузырями).

Во-вторых, наш язык - третий язык человечества:

1. Бытовой язык (он включает в себя не только слова, но и цвета, пластику, любые образы, связанные с жизнью).

2. Музыкальный язык, открытый Орфеем - непостижим, находится за гранью жизни.

3. Язык гроба. Также непостижим. Находится вообще за всеми существующими гранями, вследствие чего не подвластен осязаемому смыслу, универсален.

Достоинства гробового языка пред двумя выше перечисленными столь же явны, сколь преимущества музыки в сравнении со всем прочим.

В чем заключаются преимущества музыки перед бытовым языком?

Она непонятна.

В том же заключено достоинство трагедии - в непостижимости, нелогичности, безумии. Как только в трагедии начинает что-либо проясняться - это уже не трагедия, а пошлость: в лучшем случае драма, о худшем я и говорить не собираюсь.

Среди гениофилов, написавших трагедию средствами бытового языка (будь то слово, краски или мрамор), есть экземпляры с не меньшим духовные зарядом, нежели среди гениофилов, писавших нотами. Но близость к быту отпугивает людей. Нам не за чем по несколько раз подряд смотреть на одного и того же Гамлета или Врубелевского "Демона". Посмотрели - и достаточно.

– Однако я восемь раз проштудировал «Войну и мир», - возразят мне, - и…

– Ну и что? Какой-нибудь модный шлягер вы за неделю прослушаете больше раз, чем за всю жизнь прочитаете "Войну и мир". Да что "Война и мир"! Любимое стихотворение. Причем, прослушаете шлягер вовсе не из-за слов, выраженных бытовым языком: "Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!" - мы все это уже слышали, - но из-за волшебства непостижимых звуков.

Любая история - музыкальная сценическая, гробовая, - нужна нам до тех пор, пока не постижима. Потом мы ее выбрасываем. Увы, музыку тоже. При всем уважении.

Но никто еще не выбрасывал из головы идею гроба. При всем отвращении. Ибо лишь само-убийство с последующим уверенным пребыванием за пределами самости позволяет тысячу раз в день предаваться фатальной невесомости катарсиса и гомерическому хохоту освобождения, лишь в абсолютной смерти трагедия перерастает саму себя и становится комедией, только в ней мы не рискуем "заездить пластинку" - при строительстве нашего гроба своими руками.

СОСТАВЛЯЕМ ЗАВЕЩАНИЕ. Ексакустодиан Измайлов.

Оставлю сердце я засим

Той, кем так злобно прогнан был,

В ком к уверениям своим

Сочувствия не пробудил.

Все роздал я друзьям, родным

И тощий, черный как голик,

Жду ныне с кошельком пустым,

Когда придет последний миг.

Вийон. Малое завещание.

Завещание - единственный документ, который, возможно, сохранится от нас на этой земле. Отнесемся к нему серьезно. Завещание свободного плотника есть акция в некотором смысле парадоксальная. "Зачем свободному плотнику завещание, если он все забирает с собой?" - часто интересуются подозрительные люди. "Не хотите - не пишите", - отвечаю я и смеюсь им в глаза.

Коль

скоро мы выразили желание наложить на себя руки, нам наверняка захочется, чтобы мир после нашего исчезновения содрогнулся в восторге и, наконец, оценил то, что потерял. Правда?

Я позволю себе привести несколько примеров.

1 . Мы собираемся рассчитаться с жизнью на почве не востребованного инстинкта рода. Любимая девушка умирает тоже - сначала мы убиваем ее, затем - себя.

Завещание будет выглядеть так:

"Мы ушли вместе. Потому что я понял: в этом опустившемся мире нет и не может быть приюта высокому чувству. «Любовь - это дар небес, он требует, чтобы его лелеяли самые совершенные души и самое прекрасное воображение, - сказал Гельвеций: - Но пылкие наслаждения умирают в браке, дар небес пожирается грубым развратом, выгода, же превращает любовь в товар». (Выдержка из классика придаст документу солидный вид; однако, не следует злоупотреблять цитатами, а то решат, что вы - книжный червяк, не знаете жизни, за что она вас и наказала. Продолжаем…) Я не книжный червяк. Жизнь мне хорошо знакома: все можно купить, все можно продать. Даже ту, которую я люблю. За смехотворную сумму: триста баксов плюс выпивка. Все! С меня достаточно! Моя любовь больше не покупаться. Она достойна лучшего. Тем более, мне не наскрести и половины той суммы, за которую она продается. Убиваю ее, убиваю себя - там мы будем любить друг друга так, как это было бы здесь, будь у меня толстый кошелек. Аминь".

Завещание должно быть емким как черная дыра, кратким как ария Травиаты в эпицентре второго действия оперы и нести в себе заряд атомной бомбы.

Длинные завещания я не рекомендую. Составляя их, мы растекаемся подобно плевку по древу, и они теряют триединство емкости, заряда и краткости - читать их скучно и утомительно. Убедитесь сами:

2. Самоубийство на почве дебилизма, закомуфлированное в личину личностной любви:

"О, любимая, призрак моего счастья в дымке вечернего тумана, озаренного багряным закатом моих дней, оживленного лишь гомоном неутомимых комаров, ты, чья нега разливается подобно волнующей зыбке Аральского моря! (причем здесь Аральское море, дурак?
– Е.И.) Перед тем, как сделать последний шаг с изумительной по красоте и великолепию Эйфелевой башни, откуда открывается поистине волнующий пейзаж Парижа, я еще раз вспоминаю редкие мгновения прекрасного, когда я, негодный дождевой червячок, вылезал на поверхность матушки-земли после грозового ливня, чтобы мысленно - о, мне доставало и этого!
– овладеть тобой и силою безудержного воображения покорить каждый твой член томительным поглаживанием, неистовой фантазией усыпить твою зоркую бдительность, вынудить тебя плодоносить. Подозревала ли ты о моем существовании?... (И так далее - 275 страниц.
– Е.И.)

3. Следующее завещание, судя по дохлому языку, сочинял философ в самом жутком смысле слова:

"Мир полон серости и скуки. Я знаю, что ничего не знаю. Мои предпосылки не приводят к следствию, следствия - к результатам. Я ничто, если я представляю собой то, что я есть, поскольку мое я не существует - мое я принимает пятидесятикратную дозу слабительного, следовательно, оперировать им в качестве существующего субъекта не корректно - это было бы равносильно признанию за всеми субъектами прав субъективной объектности, что само по себе ничто, так как взаимоисключает мое я и его объективные свойства... (всего - 127 страниц тому подобной чуши.
– Е.И.)

4. Самое лаконичное из известных мне завещаний звучало так:

Ничего не понял

Спасибо, все было интересно.

А, в общем-то, из-за юбки.

ПРАКТИЧЕСКИЕ СОВЕТЫ ПО УХОДУ ИЗ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ. Ексакустодиан Измайлов.

И если я раздам все свое имение

и отдам тело свое на сожжение,

а любви не имею,

нет мне в том никакой пользы.

Апостол Павел.