Гром победы
Шрифт:
Двадцать пятого июля 1727 года Анна Петровна покидала своё отечество навеки.
Выйдя из кареты в порту, она увидела, что её поджидают. Хотели с нею проститься. Материны служанки, совсем простые женщины, целовали ей руки... Её, Аннина, кормилица... няньки... Лизета бросилась ей на шею, и они долго не могли разомкнуть объятия...
И едва опустив руки, Анна увидела подходящего к ней медленно Андрея Ивановича. Сердце забилось. Она пошла к
— Не поминай лихом, Аннушка! — сказал.
— Нет, нет, никогда! Простите и прощайте!
Он отдал ей две вещицы — «в память о родителях» — голландскую курительную обкуренную трубочку отца и старый материн веер — «махальце» — золочёные бабочки на голубом шёлке...
Герцог приблизился к нему, обнялись, поцеловались.
— Прощай, повеса! И ты не поминай меня лихом! Береги свою герцогиню. Быть может, и вы ещё сгодитесь России...
Герцог поднялся на палубу. За ним взошла Анна...
— Прощайте, простите! Прощайте все!..
И вот уже отдалились берега.
— Ты простудишься, сойди в каюту, ветер свежий, — сказал герцог.
Она не отвечала. Даже не заметила, что он-то теперь почувствовал себя уверенно. В сущности, он был рад. Всё завершилось хорошо. Он возвращается на родину, с ним — его возлюбленная жена. Не удалось добиться помощи от России? Хорошо уже и то, что удалось выбраться живыми! И тотчас по прибытии в Киль он направит в Санкт-Петербург новый мемориал о выплате очередной денежной дачи... Для Анны, для его Анны, последние события были хорошим уроком. Дай Бог, чтобы теперь она наконец-то сделалась доброй супругой и достойной его соправительницей в его владениях...
Замок в Киле был высокий, с одной круглой куполообразной башней и со многими башенками малыми. Фасад был весь словно бы усеян окнами. Стяги развевались на шпилях.
Пушки салютовали в честь прибытия герцогской четы. Этот гром напомнил ей уже давние отцовские салюты. Она прослезилась. Нет, не думать о прошлом, о прежнем. Начинается новая жизнь. И что сказал Андрей Иванович? «Вы ещё сгодитесь России!» — вот так он сказал. Так и будет!..
Она сама себе дивилась. Откуда взялись в ней новые силы? Откуда явилась новая решимость? Быстро осмысливала новое своё положение. А чем худо? Она теперь — сама себе хозяйка! Не зависит более от Меншикова, от решений Тайного совета... Может сама принимать решения!..
Новый её дом — Гольштайн-Готторпский замок в Киле — оказался не так уж плох. Выбежала в обширный сад. Маврушка кинулась следом.
— Анна Петровна! — кликала, звала. — Анна Петровна!..
Но Анна отозвалась лишь на голос мужа. Герцог отыскал её у яблони старой.
— Хочу яблоко! — воскликнула она с детским озорством.
— Зелёные, Аннушка, пусть поспеют!
— Нет! — упрямилась шаловливо. — Сейчас! — направила пальчик вверх.
— Да чем же я собью? Тут и шеста нет...
— О! Не умеешь на дерево забраться? — Смех её зазвенел нежным колокольчиком.
Не говоря ни слова, он обхватил ствол и как был, в сапогах, полез...
Несколько раз срывался, затем почти скрылся в листве, Она следила серьёзно. Он спустился вниз и поднёс ей зелёное яблоко.
Пригасила улыбку. Спросила требовательно-шаловливо:
— Почему только одно?
— Остальные пусть дозревают.
— Жаден ты, сероглазый! — Прикусила зелёное яблоко и старалась изо всех сил не морщиться, кусая.
— Не жаден — умён.
— Гляди-ко! — опустила руку с яблоком. — Умён!
— Умён, матушка! Свет клином не сошёлся... Поминай как звали лихом!..
Она закатилась звонко, бросила в траву яблоко, побежала. Он побежал за ней, догоняя.
Когда она ушла отдохнуть после обеда, он просил её вечером прийти к нему в кабинет.
Она немного припозднилась. Когда вошла, он сидел за столом.
— Как я рад, Анна! — подался к ней. — Не шутя рад. Посмотри, сколько бумаг, сколько дел. Как давно я не был дома. Ты сядь вот здесь, на канапе. Здесь тебе будет удобно. Так мы будем проводить вечера, вдвоём, занимаясь делами... Ежели, конечно, не будет приёма или бала... Тебе хочется танцевать? Скоро ты познакомишься с местной знатью. Здесь есть милые люди. Потом мы отправимся в гости. В Берлин, например. Замечательный город!.. — Он вышел из-за стола и сел рядом с нею, взял её за руку. — Аннушка! Я верю... когда-нибудь... Москва... Петербург...
— Не будем об этом, Фридрих, — попросила она мягко. — Расскажи мне о своих делах. Что Шлезвиг?
— Родная моя! Как ты права! Тысячу раз права! Шлезвиг! Шлезвиг — вот самое больное! Ты знаешь, датчане хотят, чтобы я продал им Шлезвиг, моё владение! Продал!
— Как это? — Анна уютно устроилась с ногами на канапе, спрятала нежные руки в рукава мягкого бархатного халатика — милая умная жёнушка...
— Вот! — Герцог приподнял бумажный лист. — Они предлагают миллион! Они дёшево ценят мою честь и мой долг перед моими владениями!..
Анна размышляла. Да, теперь она увидела многие свои ошибки. Конечно, можно оправдать себя своей же юностью, неопытностью. Но в политике, в борьбе за власть нельзя ошибаться и смешно оправдываться! Прежде она вовсе не думала о делах своего супруга. И выходит, что напрасно. Ах, мадам д’ Онуа была права! Анна должна была воспользоваться этой самой «возрастающей любовью» герцога, должна была понять, что такое Шлезвиг, и что Шлезвиг можно, возможно попросту продать... Анна должна была уговорить мужа... Тогда были бы деньги... Как хорошо было бы! У неё были бы деньги, а для виду она продолжала бы канючить, выпрашивать у господ сенаторов и «верховников» своё приданое... Или всё это — пустые мечтания? И Фридрих никогда не согласился бы отказаться от своих прав на Шлезвиг? Даже ради неё!..