Гроссмейстеры афёр
Шрифт:
Фильмы и книги окончательно сформировали в девушке мнение, что она должна жить в Варшаве, и только там! В грёзах она уже видела себя панночкой, варшавянкой и никем другой. Чтобы перебраться в Варшаву, она сначала бежала во Львов, который до 1938 года являлся восточной столицей польского государства. Но осталась там на всю жизнь.
…Первые месяцы пребывания во Львове были сплошными мытарствами — ни жилья, ни сносной еды, не говоря уж о деньгах… Выжила! По воскресеньям пела у католических кладбищ — там давали хорошую милостыню, особенно красивым девочкам. А в будние дни Циля шла зарабатывать медяки — пела у многочисленных православных церквей.
И если у кладбищ беглянка, ориентируясь на контингент, посещавший своих усопших родственников, пела по-польски, то у церквей — только по-украински. У православных храмов платили меньше, но и за то спасибо, — лишь бы выжить, скопить денег и уехать в Варшаву…
…В ночлежке, куда одна сердобольная старушенция пристроила Цилю, сразу несколько мужиков без роду и племени положили на неё глаз. Их домогательства она отвергла с порога, но однажды один из постояльцев выиграл её у компании в карты. Он подобрался к спящей девчонке и задрал ей подол. А чтобы нагнать страху, показал нож, сказав, что теперь она будет принадлежать ему.
Во время неравной борьбы, за которой с вожделением тайно наблюдали остальные мужики-сладострастцы, посягатель в пьяном угаре напоролся на собственный нож и тут же скончался. Тринадцатилетняя девчонка в ужасе бежала с места происшествия.
Куда деваться? К кому прислониться?
Львов, казавшийся ей городом, преисполненным наслаждений и неги, показывал себя совсем с другой, кровавой стороны…
В поисках работы Циля заглянула в Центральный Львовский собор и предложила себя в качестве продавщицы свечей и церковного реквизита.
Староста собора, педофил со стажем, сразу согласился взять её на работу и предложил торговать на паперти цветами. За каждый десяток проданных букетиков он обещал Циле обильный ужин, угол в собственной обители и богоугодные утехи, имея в виду интимные забавы с девчонкой.
Однако до «богоугодных утех» дело не дошло, так как в первый же вечер, едва Циля с корзиной цветов расположилась у основания Кафедрала, туда заглянул начальник львовского гарнизона, польский генерал Збигнев Кшишевский.
Красота девчонки настолько поразила стареющего повесу, что он сразу решил сделать её своей наложницей.
Две-три фразы по-польски — и генерал понял, что имеет дело с еврейкой. Пся крев, только этого не хватало! Будь она полячкой или, на худой конец, украинкой, — это одно, но связываться с иудейкой, нет, увольте, это — ниже достоинства польского генерала!
«Впрочем, — решил генерал, — вытащить этот бриллиант из дерьма всё равно надо, ибо если не я, так другой, более решительный шляхтич заберёт этот драгоценный камень, невзирая на её нехристианское происхождение. Что же делать? Матка бозка, что это я себе голову морочу?! — чуть не вскрикнул Кшишевский от осенившей его мысли. — Ведь её можно перекрестить в нашем костеле!»
— Деточка, послушай умудрённого жизнью человека — здесь не место для тебя! — категорично, как если бы всё уже было решено и согласовано, заявил генерал. — Если ты доверишься мне, я введу тебя в высшие светские круги Львова… Но при двух условиях: если ты примешь католицизм, и если мы обвенчаемся в костеле. Красивую жизнь я тебе гарантирую, слово польского генерала! Соглашайся, ибо второго такого предложения ты никогда не получишь…
— Я согласна, — прошептала девочка.
…В конце концов Кшишевский, хорошенько всё обдумав, пришел к выводу, что для него, глубоко верующего католика, будет лучше, если Циля примет не католическую веру, а православие. Это избавляло его ещё от одного греха: венчаться в костеле. Ведь он был уже венчан с католичкой, а повторный брак, как и развод, безжалостно карался папским судом инквизиции, вплоть до пожизненного тюремного заключения.
Во время крещения Цили в православной церкви её нарекли Олесей (вот откуда появилось имя Лёля!). Ещё через две недели Кшишевский и Олеся обвенчались в сельской православной украинской церкви близ города Дрогобыч. Вопреки яростному сопротивлению генерала, девчонка проявила характер и настояла на том, чтобы в свидетельстве о браке она была записана как Кшишевская. Генерал бесновался в бессильной ярости, а Циля Семёновна Портная торжествовала. Ещё бы! Теперь по документам она значилась Олесей Семёновной Кшишевской…
Венчание, как того и требовали чрезвычайные обстоятельства, проходило в условиях повышенной конспирации. Со стороны генерала свидетелем выступал его адьютант-порученец, со стороны Цили-Олеси — та самая старуха, что устроила её в ночлежку.
Скромность обряда бракосочетания генерал компенсировал обилием дорогих подарков, среди которых самым ценным был двухэтажный особняк, который Кшишевский специально приобрел для свиданий со своей молодой женой. Причем купчая была оформлена не на генерала, а на Олесю Семёновну Кшишевскую.
Чтобы украсить и как-то оживить вновь приобретенные апартаменты, генерал заказал самому модному львовскому художнику портрет Олеси во весь рост, на котором она была изображена… совершенно голой! А чтобы гостям не пришлось напрягать зрение, обозревая совершенные формы лица и тела Олеси, над картиной была повешена огромная, о сорока свечах, люстра богемского хрусталя…
В ноябре 1939 года Ивано-Франковская, Тернопольская, Волынская, Ровненская и Львовская области, исторически принадлежавшие Украине, но отошедшие в 1921 году Польше по Рижскому мирному договору, были присоединены советскими войсками к Украинской Советской Социалистической Республике.
Генерал Кшишевский бежал из Львова так поспешно, что даже не нашел времени попрощаться со своей Лёлей. Впрочем, она была не в претензии — старый пердун так надоел ей своими бзиками, что она с радостью восприняла расставание.
…Поначалу казалось, со сменой власти во Львове ничего не изменится. Советские войска, оккупировавшие город, жили своей жизнью, львовяне — своей.
Олеся, по заведенному за последние два года обыкновению, каждый вечер выезжала в фаэтоне на променаж по центральной улице Львова, а вечерами устремлялась в оперу, где, как всегда, её поджидал кортеж жаждавших благорасположения поклонников, которым при самом богатом воображении и в голову не приходило, что пани Лёле едва исполнилось пятнадцать лет…