Грот афалины (илл. В. Барибы)

Мисько Павел Андреевич

— Она скоро придет! Она придет… — Янг отвернулся, до крови закусил губу, чтоб снова не расплакаться.

Все, кто сидел под деревьями, повставали, уже было за кем идти. Натачин отец взял на руки старшую девочку, созвал людей.

— Скорее к правителю острова! Он поможет, спасет нас! — с надеждой загомонили биргусовцы.

Долго пришлось блуждать по раскаленным от зноя улицам Компонга, пока добрались до резиденции правителя. Не у кого было хорошенько расспросить о дороге. Все магазины и магазинчики, кофейни и лоточки были закрыты — жара! Дремали в тени пальм на своих трехколесных колясках велорикши-беча. Все живое попряталось от солнца в тень, ждало спада жары и влажной духоты. Только вечером снова

начнет оживать город. Пришлось и беженцам забиться под кусты и деревья в небольшом скверике перед домом правителя и ждать вечера, так как на их стук вышел хмурый охранник с карабином и сказал, чтоб не барабанили напрасно, иначе он применит оружие. До шести часов вечера определенно никого не будет. А будет ли в шесть и позже — тоже неизвестно. «Ждите!»

Охранник сказал правду: не дождались правителя острова и после шести часов. Люди, проходившие мимо их лагеря, объясняли, что обычно по вечерам правитель ездит на Рай повеселиться: там ведь тьма-тьмущая всяких баров и ресторанов, разных веселых заведений.

Впустую прошел и следующий день. Часть беженцев рассеялась — плюнули на все, начали искать свою судьбу сами. Пошла куда глаза глядят и семья Мансура, затерялась в Компонге. Но вместо тех, что не выдержали, явились новые несчастные, из других деревень Биргуса. Янг не мог отойти даже попрошайничать, боялся оставить отца одного, чтобы не наделал беды: старик совсем стал беспомощным, хуже ребенка, ничего не понимал.

Кормились тем, что приносила Натача с базара. Чек, который дал чиновник по указке Ли Суня, Натачин отец обменял в городе на деньги. Отдал их Янгу и попросил тратить экономно, ведь еще неизвестно, где придется приклонить голову. Да и надо будет показать отца врачу. А кто захочет смотреть больного без денег?

Дождались правителя только на третий день. Он принял делегацию старейших мужчин. Янгу никто не рассказал толком о том, что говорилось у правителя. Но мальчик сам многое понял: люди, не таясь от детей, спорили, куда лучше податься на поселение — в горы или на северное побережье Горного, в джунгли. Горы всех пугали. Может, лучше отправиться в джунгли, расчистить место поближе к воде, к океану?

На следующий день собираться в дорогу начали на рассвете. Чиновник-мусульманин, по виду малаец, переписал всех, кто еще оставался возле дома правителя, и сел на ишака: «За мной!» Никакого инструмента или вещей проводник-землемер с собою не вез. Но так и не слез с осла всю дорогу, не подвез даже малого ребенка.

Сразу за городом слева и справа пошли кокосовые и чайные плантации, изредка попадались деревеньки с хижинами на сваях и крепкие дома фермеров и плантаторов с поблескивающими табличками на воротах — «Private». Потом дорога пошла под уклон, стала грязной. Сырые мрачные джунгли сдавили ее со всех сторон, и скоро она превратилась в стежку. Как не похож был этот лес на их, биргусовский. Не узнать, какие деревья растут, все закрыты чужой листвой, увиты лианами и ротанговыми пальмами — будто чудовищными жгутами-змеями. Да и сами деревья, приглушенные ползучими растениями, выглядели страшилищами, искалеченными в неравной борьбе. Отовсюду свисали гибкие гирлянды, сплетались в непролазную чащобу. Ротанги неизвестно где начинались, может быть за десятки или сотни метров впереди, сбоку или сзади, но обязательно доползали еще и сюда, будто намеренно преграждали людям путь. Приторный, какой-то жирный запах цветов лиан и орхидей, гниение гумуса кружил голову, вызывал удушье. Роями звенели москиты, с веток падали на головы, за воротник отвратительные серо-зеленые пиявки, мигом присасывались к телу. Люди все время сгребали с себя пиявок, отмахивались от москитов. Искусанные лица, руки и ноги, открытые части тела пораспухали и нестерпимо зудели, беспрестанно кровянили укусы пиявок. Совсем пропала

стежка в десяти километрах от Компонга.

Проводник остановил ишака.

— Пройдите еще около километра — и будет ручей, пресная вода. Вправо — берег океана, до него тоже километр. Весь этот угол — ваш. Тут земли султаната, государственные. Корчуйте, расчищайте, селитесь. Кто сколько сможет окультурить земли — вся и будет его. Первые три года никакого налога в казну платить не будете… — и, ударяя ишака палкой, бегом погнал его назад. Трясся и хватался то одной, то другой рукою за шею, сдирая пиявок.

Если по пути сюда и роптали на судьбу, плач женщин и детей был еще слабым, люди на что-то надеялись, то теперь слышались сплошные женские причитания! На погибель их сюда привели! Разве можно жить в этих гнилых дебрях? А как уютно было на их Биргусе! Какой там воздух, какой белый песочек на берегу! Как хорошо пальмы росли! Какой урожай давали — по три раза в году!

— Ма-ама, пиявки!!! А-а-а-а!.. — не стихали детские вопли.

— Тихо! Мы еще не видели ни ручья, ни берега моря! — старался всех перекричать Амат, Натачин отец. — Надо потерпеть еще час-другой. Я схожу разведаю, как и что, а вы раскладывайте костер, дыму побольше делайте… Чтоб москитов разогнать! — Он вынул из мешка топор. — Кто хочет со мною?..

Согласились многие, но Амат выбрал Амару, у него был на поясе крис, как и у Раджа. Янг такими глазами глядел на Амару, на Натачу, что девочка начала просить отца:

— И Янга возьми! Он хорошо по деревьям лазит… Он… плавает лучше всех нас! — и зашептала громко, повернувшись к Янгу. — И сам просись, язык проглотил? Я пригляжу за твоим отцом, не беспокойся.

Женщины и все, кто оставался на месте, начали вырывать и вытаптывать траву, обламывать ветки, висевшие над головой, чтоб не так нападали пиявки. Другие собирали хворост, валежник для костра.

Птицы, притихшие было от людских голосов, снова начали перекликаться в кронах деревьев. Одна хохотала, будто издевалась над обманутыми людьми, которых бросили в джунгли на съедение пиявкам и москитам.

2

Первым пробирался вперед дядя Амат, ловко махал топором, расчищая путь. Тут и там оставлял зарубки на деревьях, чтоб легче было найти дорогу назад. Лианы были и с круглыми стеблями, и с гранеными, грани порой были острые, с шипами и колючками-крючками. Петли из стеблей не всегда поддавались топору с первого удара, пружинили и качались, приходилось подлезать под них, отклонять с дороги. Из некоторых перерубленных стеблей струился то белый сок, то вода, из других выползали белые муравьи или термиты. А один раз на нос Янгу упал комок синеватой икры древесной лягушки.

К ручью вышли незаметно, так как он не журчал, не булькал. Просто вдруг увидели, что лужи слились в одну и, казалось, стали чище. Но течения почти нельзя было заметить, муть и гниль, поднятые ногами, так и оставались возле их следов. С удовольствием пополоскали в ручье руки, смыли с лица и груди липкий пот и паутину и принялись расчищать путь дальше. Все больше и гуще попадались какие-то водяные растения с круглыми листьями. Бушевали папоротники, похожие на пальмы, и пальмы нипа с длинной, точно изрезанной листвой.

Потом все-таки узнали, куда течет ручей, и теперь щупали палками землю, чтоб не попасть на глубокое или в какую-либо топь. Начались мангровые заросли, они становились гуще и гуще, пока у самого моря не стали сплошными. Порой под водой нога натыкалась на острые пики ростков — это попадали с деревьев-кустов с готовыми корешками и стебельками, жадно принялись расти семенные зародыши. У Янга уже не хватало силы вытягивать из грязи и ила ноги, он спотыкался на каждом шагу, хромал, но передышки не просил.