Гроза Кавказа. Жизнь и подвиги генерала Бакланова
Шрифт:
Ответ: Хочу умереть честно, а сраму не желаю пережить».
Субалтерн-офицер Поляков… Младший офицер сотни Бакланова… Во всем полку Жирова № 8 один офицер носил фамилию «Поляков». Происходил он из славной Гундоровской станицы и был старше самого Якова Бакланова на целый год. В службу вступил с 1 января 1827 года. В именном списке офицеров 1 Военного округа (составлен в 1844 году) сказано о его службе: «В Царстве Польском в войну с мятежниками в полку Грекова 4-го — 4 года, 1 месяц, 12 дней. На Кавказской линии в полку Жирова № 8–3
В Бессарабии в полку Щербакова № 19–2 года, 7 месяцев.
Ныне на Кавказской линии в полку Куликова № 26 с 22 декабря 1843 года» [10] .
В хорунжие произведен 25 апреля 1831 года (во время войны с поляками). В есаулы — 15 апреля 1841 года.
С Некрединым сложнее. Лишь один раз, уже в 1852 году, встретился в приказах увольняемый «за ранами» есаул Елисей Некредин…
Говорили они, отъехав вперед. Издали походило на обычное совещание двух офицеров: дальше преследовать или назад вернуться.
10
ГАРО, ф.344, оп. 1, д.448, л. 159 об. — 160.
Первую косую полосу дождя снесло. Пронеслась она как авангардная сотня перед дивизией. Пока — так, накрапывало. Новые тучи находили. Тяжелее, чернее. Погромыхивало все ближе и ближе. Поглядывали казачьи офицеры на небо. Казалось, о погоде говорят.
Но казаки — народ опытный. Взгляды стали осмысленными и посветлели. На небо смотрели, на степь вокруг, на черкесов. Каждый знает, что когда-то помирать придется, но кто ж его знал, что именно здесь и именно так все это случится.
Не напрасно беду с черной тучей сравнивают. Все правильно — пришла черная туча, пролилась дождем и все заряды подмочила. А без зарядов как воевать?
Но Бакланова не зря потом героем считали. Он и был герой. Оглядел еще раз казаков и сказал Полякову:
— Что-то помирать мне неохота. Да и рановато.
Поляков, настроившись погибать, помолкивал и слушал.
— Так что гляди: сейчас они опять наедут. Это, считай, двенадцатая атака. Но у них тоже, небось, патроны отсырели. Главное — обжечь их, чтоб отъехали. А как они опять шажком поедут, я с полусотней на них в пики кинусь. Если они хоть чуть шатнутся, ты со второй полусотней тоже налетай. А если уж они меня собьют, командуй: «К пешему бою». Я присоединюсь, ну и там уж… Понял?
Писали потом биографы, что все так и вышло. После неудавшейся атаки горцы отхлынули, пошли шагом. Сотня села в седла. Вдали погромыхивал гром. А Бакланов якобы сказал казакам:
— Товарищи! слышите гул орудийных колес? Это полк спешит к нам. Горцы бессильны, ружья и пистолеты их так же замокли, как и ваши. Нагрянет полк и передушит их, как цыплят, но это бы ничего, а всю славу припишет себе. Вы ж целый день выставляли вашу могучую грудь и останетесь не при чем! Станичники! не допустим их воспользоваться нашими трудами. Пики наперевес!
Вот так он сам воспроизвел в записках свою давнюю команду-приказание.
Нам же кажется, что немного по-другому было. Не о том говорят в таких случаях и не так говорят…
Загалдели, загичали черкесы. Бросились «в шашки». Наперерез им, налетающим, быстро и низко находила туча.
Успел Бакланов скомандовать:
— У кого заряды сухие, давай к середке.
Быстро и бесшумно перегруппировались казаки. Один напомнил:
— Слышь, Бакланов? Заряды кончаются…
— Надо отбить. Палите по лошадям…
Налетели черкесы вплотную. Врезали казаки им в упор. Завизжали, покатились серые и темно-гнедые черноногие кони. Разделились, отскочили горцы, и сразу слева и справа родственники и кунаки по одному подлетели, стали подбирать подбитых и лошадьми придавленных.
Посерьезнели черкесы. Бой перешагнул ту грань, когда речь шла лишь о добыче. И Бакланов, объезжая сотню, сказал негромко сквозь зубы:
— Садись…
Взлетели казаки в седла.
— Урядники, ко мне!
Подъехали урядники. И сказал им Бакланов вполголоса:
— Как молонья вдарит — кидаемся…
И блеснули белки их глаз, ибо взор свой обратили они к небесам, синевато чернеющим.
Черкесы, безвозбранно подобрав убитых и раненых, шагом тронулись, оглядываясь. А Бакланов с урядниками все в небо глядел.
И вот… Пыхнула в черноте белая молния и ударила по одинокому дубу на ближнем бугре. Тот, раскалываясь, скрипуче крякнул и аж просел.
Секунда… Грохнул гром над самой головой, раздирая черное небо, и осыпалось оно на землю крупными каплями.
Еще секунда… И — может, придумал кто, а может, само так получилось…
— О-у-у-у-у… ах… ах…ах…
Тоскливо-безжалостен и ослепительно ясен поплыл в полуденном воздухе волчий полуночный вой.
Присели от грома и шарахнулись от волчьего воя кабардинские лошади…
Присели от страха и метнулись вперед придавленные всадниками дончаки…
— Пошли!..
Вот оно!.. Взяла полусотня с места в карьер, и взвыли, и завизжали казаки по древнему татарскому обычаю:
— А-и-и-и-и… ах… ах… ах…
Степь бескрайняя, беспредельная жарится на солнце, трескается от мороза. А в балке, темной и прохладной, течет речка, журчит хрустальными водами. Степь — мгновение. Речка — вечность.
Топчут степь любимые дети Матери Земли, пасут стада. Сгоняют скот в балку к речке и приобщаются к вечности.
И есть в степи воины, любимые дети Неба. Даровал им Отец, всемогущий и всемилостивый, ослепительный миг жизни в этом прекраснейшем из миров. Вязок миг, растянут, и вмещается в него восторг скачки, опьянение битвы, ласки верных жен и неверных любовниц, радость отцовства, когда ребенок ползает по тебе, отдыхающему. Но истекает миг, и призывает Отец к себе воинов: «Хватит вам, воины, наскакались, навоевались…». И оглядываются воины на сладостный миг истекшей жизни, и бросаются в последний бой…