Грозненские миражи
Шрифт:
Валька вгляделся и вздрогнул: с мокрого асфальта на них смотрела она.
Аня.
Она ещё что-то говорила, но Павлик уже ничего не слышал. Зрачки расширились, и Анины глаза, только что синие, стали непроницаемо-чёрными словно космос. В зрачках отражались звёзды. Это было похоже на мираж, на звёздный ветер из дальних галактик, на воронку. Сопротивляться не было никаких сил.
Пашка наклонился, прижался к горячим губам и провалился в бездну. Аня вздрогнула, приоткрыла губы, воронка втянула их обоих, и мир исчез. Схлопнулся в чёрную
Через мгновение, а может, через вечность — в чёрных дырах нет времени — мир родился снова, и был он теперь немного другим.
— Как сладко ты целуешься! — прошептала Аня и потёрлась о его щёку. — Я будто бы умерла!
— Что ж тут сладкого? — глупо улыбаясь, спросил Пашка. — Я не хочу, чтоб ты умирала, и сам теперь не хочу.
Аня, не открывая глаз, поднялась на цыпочки и сама поцеловала его в губы.
— А так хочешь?
— Хочу, — сказал Павлик, целуя её глаза. — Очень хочу. И вот так хочу. И ещё вот так и….Знаешь, мне тоже казалось, что я умирал. Нет, не так — казалось, что мы с тобой провалились в чёрную дыру.
— Куда? — спросила Аня, перебирая пальцами его волосы.
— В чёрную дыру. Это такие штуки в космосе, куда если провалишься, то вырваться назад уже невозможно. Совсем невозможно! Хочешь в такую?
— Никогда-никогда? — улыбнулась Аня, прижимаясь к его груди. — Надо подумать.
По мосту протарахтел автобус, стрельнул выхлопной трубой и скрылся за поликлиникой. Из окна музучилища тихо зазвучала припозднившаяся скрипка, и тут же, словно повинуясь невидимому дирижёру, оглушительным хором заорали цикады. Единственный горящий в сквере фонарь мигнул и погас, на смену ему выглянула из-за облака луна. Прогнавший облако ветер пробежался по набережной, тронул Анины волосы и зашуршал листьями деревьев.
Пашка проводил ветерок взглядом и тихо засмеялся.
— Что? — подняла голову Аня.
— Тутовник видишь? — кивнул Павлик. — Лет семь назад сидели мы вечером на нём, а тут, где мы стоим, стояли двое — парень и девушка. Нас они не видели, а мы сидели и ждали, когда же они целоваться начнут. Особенно Валька.
— Дождались?
— Нет, — улыбнулся Павлик. — Витьке надоело, и он заорал, как идиот.
Аня немного подумала и решительно сказала:
— Правильно, поглядывать нехорошо! А вдруг там и сейчас кто-нибудь сидит? Я не хочу так, — взяла его за руку и с обезоруживающей логикой добавила: — Поцелуй меня!
Опять чёрная дыра, где нет никого и ничего — только руки, губы, волосы. Только тревожащее тепло грудей под лёгким платьем. Но, нет, на этот раз через границу просочился звуки скрипки и цикад. Звуки не мешали.
— Павлик, — ещё через тысячу лет спросила Аня, — а что это за дерево у вас тут особое? Атлант?..
— Айлант! — поправил Пашка и развернул её за плечи. — А вот он!
— Это?! Это же вонючка!
— Ты прямо, как Русик! — засмеялся Павлик. — Не вонючка, а айлант высочайший, если по-научному!
Аня взяла его руки, положила себе на плечи, прижалась спиной.
— Надо же, а я не знала…Красиво! А правда, что вы на нём клятву давали?
— Кулёк выболтал? — спросил Павлик, целуя её в шею. — Правда.
— И Русик?
Пашка отрицательно помотал головой. Говорить он не мог, был занят важным делом: зарывшись носом, вдыхал аромат Аниных волос.
— Зря! — сказала Аня. — По-моему, он хороший. Ой, щекотно! Павлик, я пить хочу.
Пашка демонстративно вздохнул, поднялся с лавки, подал руку. Аня кокетливо опустила глазки, опёрлась на руку и неожиданно резко вскочила. «Какая она лёгкая!» — подумал Павлик, не сводя глаз со взметнувшегося вверх короткого платья. Аня проследила за его взглядом, поправила платье, взяла его под руку.
— Нравится? Платье?
— Платье… — рассеянно повторил Пашка, прижимаясь локтём к упругой груди. — Нет. То есть да….Не совсем.
От локтя поднимались сладкие волны, и голова уже плыла. Не хотелось никуда идти, не хотелось ничего говорить. Хотелось….Ох, как много хотелось!
— Понимаешь, — начал объяснять он, тщетно стараясь хотя бы на миг вырваться из дурмана. — Я не могу видеть отдельно платье, я могу видеть его только на человеке, на тебе. На тебе нравится. Особенно это…короткое.
— Это уже не модно.
— Знаю….Жаль! Одежда должна подчёркивать красоту, а у тебя очень красивые ноги. И руки тоже, и плечи… и плечи… и…
— Павлик, — смущённо прервала Аня, — ты всё перечислять будешь?
— Всё? А всего я не видел, — честно сказал Пашка. Понял, что сказал что-то не то, и попытался исправиться. — Нет, ты не думай….Если не видел, это не значит, что некрасивое…
— Паша! — окончательно смутилась Аня.
Пашка, не смотря на дурман, тоже смутился и продолжать тему не стал. Они молча дошли до начала сквера, поднялись по ступенькам и подошли к автоматам с газировкой. Автоматов было три, каждый призывно светился, предлагая лимонад, крем-соду и что-то там ещё. Людей, как ни странно, не было.
Также как и стаканов.
Расстроиться Пашка не успел: Аня вытащила из сумочки маленький раскладной стаканчик, и автоматы, весело мигнув, начали работу. Вода была ледяная, пузырьки газа приятно щекотали нёбо, и больше, чем по две порции, они не осилили.
— Хорошо! — сказал Пашка и посмотрел на сияющий огнями «Океан», откуда еле слышно доносилась музыка. — А там, наверное, не газировку пьют.
— Ага, — согласилась Аня, промокая губы платочком. — Павлик, а меня Валя в ресторан приглашает.
Лавочка оказалась занята: там собралась большая компания совсем молодых парней, один пробовал гитару. Цикады, словно ревнуя, заорали ещё громче. Фонарь по-прежнему не горел.
Павлик повёл Аню дальше — мимо клумбы, к темнеющей в сумерках чугунной ограде набережной. Они прошли мимо тутовника, миновали айлант — Пашке показалось, что тот приветственно зашуршал листвой — и остановились в самом углу сквера, рядом со спуском к Сунже. Здесь было совсем темно: окна музучилища погасли, фонари с улицы не доставали, и только не знающая усталости реклама на крыше поликлиники прорезала темноту красноватыми отблесками. За оградой тихо шумела Сунжа.