Грозненский роман
Шрифт:
Бомбить стали чаще. Если раньше после очередного налета можно было почти со стопроцентной уверенностью ожидать два, а то и три часа относительной тишины, то теперь об этом не было и речи. Самолеты появлялись и днем и ночью, появлялись, когда угодно. В соседнем дворе сорвало крышу с дома, разнесло стену. Людей во дворе, похоже, не было. Перед «Океаном» ракетой подбило машину. Сгорели все. Все больше и больше шариков и иголок усеивало землю, все больше деревьев оставались без веток.
В подвал перенесли одеяла, посуду, сумки с вещами. Наверх поднимались все реже, и далеко не уходили.
– Неужели штурмовать будут? – ни к кому не обращаясь, спросила Ирина.
Наверху глухо бухнуло, стены подвала коротко завибрировали.
– Сомневаешься? – усмехнулся Алик. – А что еще может быть?
– Блокада, – не совсем уверенно сказала Ирина.
– Да ну! Какая блокада?
– Надо было тоже уходить, – сказал отец. – Как Кочковы. Бросать все и уходить.
– Как бросать? – удивился Борис.
Резкий сухой треск разорвал тишину. Потом еще раз и еще. Будто прогремела летняя гроза. Совсем недалеко бахнуло, словно ударили по гигантской бочке, ощутимо подпрыгнул пол. Славик зажмурился и закрыл уши.
– Вот так, – сказал отец.
Борис взял приемник, покрутил ручку.
– …равительство Индонезии затормозило переговоры по поводу покупки российских истребителей из-за, цитата: «Неадекватного применения военной силы в Чечне». Напоминаем, что сумма контракта могла составить несколько миллиардов долларов.
– Ого! – сказал Мовлади. – Вот это бабки! Может, подействует?
Алик пожал плечами.
– Слушайте, надо снаружи замок повесить на всякий случай. И давайте договоримся: если ваши – кричите, что здесь русские. Ну а если наши – тогда мы, – пожал плечами, усмехнулся. – «Наши», «ваши»!
– Папа, – подошел к Борису Славик, – ты книжку недочитанную оставил на коробке. Возьмем?
Борис взял из рук сына книгу, любовно провел рукой по обложке. Джон Кристофер, «Долгая зима». «Надо же, – как похоже! Только мы не успели». В горле запершило. «Сказать, что читал, а все книжки не забрать?»
– Спасибо, Слава! Молодец! Положи в сумку, только аккуратно.
Обрадованный Славик вытащил из-под лежака сумку, открыл замок.
– Не помещается! Можно я канистру вытащу?
– Какую канистру? – удивленно повернулась к Борису Ира. – А сапоги где?
Борис только вздохнул.
– Когда же ты успел? Я их перед самим уходом положила. Совсем новые сапоги!
– Ир, ну перестань! – прошептал Борис. – Неудобно. Хочешь, давай завтра за ними сходим? Или послезавтра…
Завтра не получилось.
Днем самолеты прилетали раз пять. Наверх поднимались только поесть, да сходить в туалет. А потом неожиданно наступило затишье. Впервые за три дня остались вечером в квартире и даже сняли пальто. Или за четыре?
Борис включил телевизор. Экран нагрелся и в холодную, заставленную вещами, комнату заглянул президент великой страны.
– …Только узнал. Перестарались некоторые, понимаешь! Я дал указание немедленно прекратить ракетно-бомбовые удары по Грозному. Мы не допустим гибели мирного населения! Я…
У Бориса по спине побежал холодок, у мамы навернулись слезы.
– Пап, это правда? – спросил Славик. – Он не брешет?
За окном раздался до боли знакомый вой «грачей», затем низкий свист.
– Ну вот! – сказал Борис.
Но самолет только подвесил в небе осветительную ракету.
– Может, и не брешет, посмотрим, – подвел итог отец.
– Кого бы попросить за сапогами съездить? – задумчиво спросила Ирина.
Разговор с телевизором
Таких экранов Борис еще не видел. Нигде, никогда. Даже во сне.
Да и экран ли это был?
Словно пробив пространство и время, распахнулось неведомое, фантастическое окно. Словно заложила резкий вираж машина времени, и он снова оказался в далеком прошлом. Где было так хорошо, так тепло и уютно.
И где не было войны.
Ползут машины по старому Ленинскому мосту, притормаживая перед резким поворотом. Кружат бумажные снежинки в Чеченском гастрономе, наполненным новогодними запахами мандаринов и конфет. Дрожит марево над раскаленным проспектом Революции, и бегут за поливальной машиной загорелые дочерна пацаны. Тарахтит по давно убранным с улицы Ленина рельсам старомодный трамвай. Сверкает разноцветными огнями громадная елка на площади Ленина. И бурлит у неизвестно зачем торчащих прямо из мутной воды рельсов неугомонная Сунжа.
Боже, неужели это когда-нибудь было?
– Было, Боря, конечно было, – тихо произнес мягкий голос. – А вот еще. Помнишь?
Толпа народу у магазина «Букинист», хрупкая фигурка в легком платье, бегущая строка на «Чайке», букет осенних астр. Черные волосы, разбросанные по подушке, дрожащая от счастья душа и луна, бесстыдно заглядывающая в окно четвертого этажа.
– Зачем ты мне это показываешь? – сквозь комок в горле спросил Борис.
– А что мне теперь остается? – ответил голос. – Только показывать.
– Давно тебя не было, – сказал Борис.
– Давно, – согласился голос.
В маленькой полутемной кухне о чем-то спорили двое, и в серо-синих глазах любовь боролась с тоской: «Боря, ты меня любишь? Тогда почему?»
– Помнишь?
– Помню.
– Не жалеешь?
– Не надо об этом, – попросил Борис.
– Ладно, – согласился голос. – А о чем? О войне? О политике?
– Тоже не хочу, – сказал Борис. – Покажи еще что-нибудь.
Окно вновь распахнулось, и пополз из грустно-радостной бездны на Бориса старинный, знакомый с самого детства дом. Высокая металлическая крыша темно-красного цвета, стены из старого отборного кирпича. Длинные, высокие окна со ставнями, широкие ступеньки. Толстые, дубовые двери с медными ручками под изящным чугунным навесом. И выложенные из кирпича цифры на фронтоне: «1895».
Борис смотрел не отрываясь, ждал, когда можно будет заглянуть в окна. Особенно вон в то, что справа – как же хочется в него заглянуть!
Но изображение остановилось, сзади возник колеблющийся багряный свет, на дом упали красноватые отблески. Салют?
– Дальше! – попросил Борис. – Пожалуйста!
– Дальше? А дальше нет ничего.…Только…Новый год.
Дом затянуло красным, изображение затуманилось, померкло и исчезло.
Остались только цифры.
1995.