Грозненский роман
Шрифт:
«Надо же, как близко подпускает! – подумал Борис. – Не то, что в детстве, когда с рогатками подкрадывались». Сделал еще один шаг и ткнул голубя копьем. Длинный, заостренный на точиле гвоздь легко пробил птичье тельце. Борис быстро наклонился, схватил трепыхающегося голубя и свернул ему шею. «Есть один! Эдак я штук двадцать набью!»
Двадцать не получилось. После шестого броска увлекательное занятие пришлось прекратить. Собаки навострили уши, забеспокоились и одна за другой шмыгнули в старый подвал. Следом туда же заскочила соседская кошка. Борис поднял голову, всматриваясь в спокойное
– Пап! Ты что, не слышишь? Самолет! Пошли в подвал!
Самолет медленно и спокойно проплыл на недосягаемой высоте, ничего не сбросил и скрылся. Люди вышли из подвала первыми. Собаки посидели подольше: наверное, думали, что самолет вернется. Кошка не вылезла вообще.
После налета Борис добыл еще четыре голубя. Итого десяток – отличный результат! Отец разделал тушки за полчаса, и обед получился прямо, как в ресторане. Пару голубей отдали собакам. Им тоже понравилось.
Вечером небо снова затянуло облаками, потеплело, повеяло сыростью. Телевизор показывал что-то непонятное, понять что-нибудь было невозможно. Словно по расписанию вдалеке застучали автоматы, прогремел взрыв. В подвале звуки приглушались, казалось, что все это далеко-далеко. И не очень-то и страшно. Самолетов пока не было.
Борис с отцом открыли дверь, поднялись на несколько ступенек, чтоб видеть улицу, закурили. На улице было темно и пустынно, и гулкие шаги услышали издалека. Со стороны Партизанской, переговариваясь, приближались несколько темных силуэтов.
– Да это же Кочковы, – присмотрелся отец. – Куда это они ходили?
Кочковы, соседи родителей по двору, ходили за хлебом.
– А вы что, не знали? – удивился Сашка, молодой парень, которого Борис помнил еще пацаном. – Прямо в детском саду продают, ну, который около стройки. А вы уезжать не собираетесь?
– Уезжать? – переспросил отец. – Разве сейчас откуда уедешь?
– А что, лучше ждать, когда в дом попадут? Не, мы завтра попробуем. На Минутку пойдем – говорят, там автобусы бывают.
– А отец? У него же нога болит?
– Голова у него болит! – разозлился Сашка. – Не хочет он никуда! Водки еще целый ящик, а ему больше ничего не надо. Дядя Леша, что ж нам теперь из-за него всем пропадать? Машину чечены отобрали, теперь свои.… Нет, мы пойдем! А за хлебом сходите, там его много. Хлеб, правда, говно.
Хлеб действительно оказался, мягко говоря, не очень. Зато свежий. В блокадном Ленинграде, наверное, он сошел бы за деликатес. Молодой чеченец молча принимал деньги и тут же выкидывал в окошко смятый, странного цвета, хлебный кирпич. Над окошком висело написанное от руки объявление: «Стороблевки не принимаются!»
Борис взял хлеб, понюхал, и в голову лавиной хлынули воспоминания. Хлебопекарня на Субботникова, умопомрачающий запах свежеиспеченного хлеба, словно волной накрывающий окрестные кварталы. Запах щекочет ноздри, забирается в открытые форточки, и ничего другого уже больше не надо. Только спешно бежать, зажав в руке шестнадцать копеек, уговорить тетку в белом халате, схватить хлеб и вцепиться в него зубами.
– Молодой человек! – раздалось сзади. – Вы тут не один. Взяли и отходите, а то закроются! Эх, это все за грехи наши!
– Что за грехи, бабушка? – спросила Ирина.
Старушка сунула в окошко деньги, взяла хлеб, обернулась и, подняв голову к небу, запричитала:
– И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее: пожелают умереть, но смерть убежит от них [18] , – истово перекрестилась и повторила: – Покайтесь! Покайтесь, грешники!
18
Откровения Иоанна Богослова.
– В чем это я должен каяться? – обиделся отец. – Я ничего плохого в жизни не делал! Не убивал, не крал!
– А-а! – закричала старушка. – Вот из-за таких нам страдать и приходится! Нельзя так говорить! Нельзя! Ирод!
Отец открыл рот, закрыл, снова открыл. Борис взял его за руку, повел прочь. «Покайтесь!» – неслось сзади.
Перестала идти вода. Напор и так уменьшался с каждым днем, но все-таки был, и во двор постоянно ходили люди. В основном из девятиэтажки с проспекта Ленина. Ведро набиралось долго, за это время можно было познакомиться, обменяться слухами, рассказать свою историю. Каких их только не было, этих историй.
Часто приходила молодая армянка. Ее отец, в прошлом профессор ЧИГУ, лежал, не вставая, в квартире на шестом этаже уже несколько лет – инсульт. Дочь не смогла бросить отца и осталась в осажденном городе.
Приходила пожилая пара. Еще летом они продали квартиру, уехали на Ставрополье и даже нашли там какое-то жилье. В ноябре приехали за расчетом, приехали и застряли. Теперь жили у родственников и проклинали день, когда решились на поездку.
Еще один мужчина приехал за зарплатой. Кто-то сказал ему, что на «Красном Молоте» выдают деньги, рассчитываясь по долгам. Мужчина, вроде, и не поверил, но жилось на новом месте трудно, и искушение оказалось велико.
Каких их только не было – этих историй.
А теперь вода кончилась совсем, и народ стал осваивать подвалы многоэтажек. Там в трубах вода еще была.
Но тоже не везде.
В доме, где раньше был паспортный стол, вода была, и в подвале собиралась целая очередь. Женщины терпеливо стояли друг за другом, ожидая пока можно будет подойти к журчащей из вентиля струйке. Иногда в подвал спускались с ведрами пацаны – чеченцы. Зорко оглядывались, и если к крану должна была подойти чеченка, шли без очереди. Их пропускали: мужчины все-таки, положено.
Ирина с Валентиной Матвеевной почти отстояли очередь из десяти человек. Впереди уже собиралась подставить ведро средних лет чеченка в пуховом платке. По лестнице с шумом сбежал пацан лет тринадцати и, как хозяин, прошел к крану – женщина молча посторонилась.
– Как не стыдно! – возмутилась Валентина Матвеевна. – Люди стоят, стоят, а он!..
Мальчишка медленно повернулся, прищурил глаза. Ирина переглянулась со стоящим на лестнице Борисом, успокаивающе потянула свекровь за рукав: «Не надо, мама Валя, не надо!» Пацан усмехнулся и отвернулся к крану.