Грозное дело

Булыга Сергей Алексеевич

Они зашли за занавеску. Там, на мягкой короткой скамье с подлокотниками, сидел царь Иван Васильевич – без шапки, босой и в домашнем татарском халате. Халат был дорогой, парчовый. Царь был как будто неживой – не шевелился. И глаза у него не моргали. Глаза смотрели в одно место, куда-то поверх Трофимова плеча. Потом глаза немного повернулись и стали смотреть прямо на Трофима. Трофим начал задыхаться, ему стало нечем дышать. Царь пошевелил губами.

– Назовись! – тихо сказал Годунов, стоявший рядом.

– Государь царь

батюшка, – дрожащим голосом сказал Трофим. – Вели казнить! Не гневайся!

Царь медленно моргнул. У Трофима ноги стали подгибаться, он опустился на колени.

– Назовись! – повторил Годунов ещё тише.

– Раб твой, – сказал Трофим, – Трофимка я, Пыжов, стряпчий. Князя Михаила человек. Князя Лобанова-Ростовского.

Царь недовольно поморщился.

– Глуп он! – поспешно сказал Годунов. – Он, государь, как только тебя увидел, сразу ума лишился. Так ведь, Софрон?

– Так, так! – сразу послышалось в ответ.

Трофим повернулся на голос и увидел, что возле царской лавки сидит на полу древний старик в белой длинной рубахе. Старик был совсем седой, длиннобородый, костлявый. Старик этот, Софрон, смотрел на Трофима строго, испытующе. Трофиму стало боязно. Вдруг Годунов опять заговорил:

– Беда у нас великая, царь-государь. Но мы эту беду развеем. Сыщем мы злодея, государь, не сомневайся. Трофимка сыщет. Как и того тогда сыскал, так сейчас сыщет и этого. Сыщешь?

Трофим кивнул – сыщу!

– Сегодня же?

Трофим кивнул – сегодня же!

– Побожись!

Трофим перекрестился.

– А не сыщешь – на кол!

Трофим широко кивнул, что на кол.

– Встань!

Трофим встал.

– Вот, государь, – продолжил Годунов, – Трофимка взялся и Трофимка сыщет, не кручинься. И государь-царевич тебе шлёт поклон. Бью, говорит, челом за батюшку, не хворай. Батюшка царь-государь, я, говорит, твой сын любимый, Ивашка-царевич, пёс твой…

Царь вдруг резко поморщился. Годунов сразу замолчал. Царь открыл рот и что-то прошипел.

– Что? – тихо спросил Годунов.

– Вон! – громко сказал Софрон. – Пошли вон, псы смердячие! Вот что государь велел!

И Годунов с Трофимом сразу вышли.

7

В сенях они остановились. Сзади них стояли рынды, а впереди, возле входной двери, Богдашка Бельский, вор, царёв оружничий. Годунов, не глядя на него, вполголоса спросил:

– Ну что?

Что, что, хотелось ответить Трофиму, на кол меня подсаживаешь, вот что! Или я, думаешь, не понимаю, что у вас тут сотворилось?! Но Трофим ничего не сказал, а только отвернулся в сторону.

Годунов строго напомнил:

– Царь-государь тебя благословил, скотина, а ты рожу воротишь. Надо начинать!

– Что начинать? – спросил Трофим. – Уже глухая ночь, боярин.

– Может, и ночь, а государь не спит, – ещё строже сказал Годунов. – А как тогда нам спать? Да и у Ефрема уже всё готово. И это близко, прямо здесь, под нами. Начинай розыск! Любого, кого надо, выдернем. Мигом!

– Нет, – твёрдо сказал Трофим. – Я так не ищу. Я должен сам всё посмотреть, после подумать, а уже только после к Ефрему.

– А, – сказал Годунов, – так ты что, сперва хочешь сходить в ту палату, в которой вся это беда стряслась?

– Хочу, – ответил Трофим, обернулся и увидел – Бельский усмехается.

Трофим нахмурился. Бельский подошёл к ним и сказал, глядя на Годунова:

– Я говорил тебе. А ты: знаю, знаю!

Годунов молчал. Потом, повернувшись к Трофиму, сказал:

– Ладно, сведём мы тебя в ту палату. Прямо сейчас.

– Это дело доброе, – сказал Трофим, – но сперва надо сходить к царевичу и снять с него расспрос.

– Что?! – сразу даже не поверил Годунов. – Ты хоть понимаешь, пёс, о чём ты просишь?! Да государь-царевич чуть живой остался, чуть не помер. А от тебя сразу помрёт. И тогда мы на колесо тебя! Ты это понимаешь, пёс?

– Понимаю, – ответил Трофим. – Но у нас в Приказе так заведено – сперва расспрос. И я только так могу. А колесо, так колесо. На всё Божья воля.

А сам подумал: мне с вами и так оно будет. Годунов посмотрел на Трофима, на Бельского…

Бельский усмехнулся и сказал:

– Я говорил тебе!

Годунов ещё подумал и сказал:

– Ладно. Будет тебе царевич, пёс. И будет колесо, попомни моё слово. А пока пойдём.

И они пошли. Теперь с ними шёл только один стрелец со светом, а второго Годунов сразу послал вперёд, наверное, предупредить о том, что они скоро придут.

Они и в самом деле шли к царевичу, к медному царевичеву крыльцу. Трофим узнавал повороты, сторожей на них и думал, что за неделю-другую он здесь совсем бы освоился и ходил бы с закрытыми глазами, как ходит ночью по кремлю в Москве.

Но только кто ему даст столько времени, думал Трофим. Этим же что нужно? Скорей казнить злодея, вот и всё. А кто злодей? Да тот, кто первым в этом сознается. А сознается, чего душой кривить, любой, когда его вздёрнут на виску да влепят кнута, а после горящим веником его, а после на спицы – и кто это такое стерпит? Да никто! И станет говорить всё, что велят. Но, опять же, если взяли одного, а не кого-нибудь другого, то, может, так и надо, Господь не зря такое допустил, а если это так…

Но дальше Трофим подумать не успел, потому что они опять пришли к тем самым рындам, на которых Годунов похмыкивал, когда они шли к царю. А теперь, когда они вернулись, возле них стоял стрелец со светом. Годунов, остановившись, глянул на стрельца. Стрелец утвердительно кивнул. Годунов взял Трофима за руку и повёл к двери. Рука у Трофима уже не дрожала. Рука Годунова была липкая. Рынды расступились и открыли дверь. Годунов вошёл, ведя за собой Трофима.