Грозное лето
Шрифт:
Сенька молчал. А Шахаев, положив на его плечо свою короткую тяжелую руку, неторопливо продолжал:
– Аким был прав в одном: нельзя валить в одну кучу убежденных фашистов и немцев, обманутых и развращенных фашизмом. А ты смешиваешь. Для тебя все они одинаковы. Немцы - и все. И их надо уничтожать везде, как ты часто говоришь. Аким не соглашался с тобой в этом, и он был прав. Надо глядеть вперед, Семен, а не назад. Кто знает, может, когда-нибудь немцы тоже построят у себя новую жизнь и встанут в один ряд с нами...
Сенька слушал и не верил ушам своим. Тот ли это Шахаев говорит такие слова?
– Как можно говорить такое, товарищ старший сержант?
– начал Ванин запальчиво, обжигая парторга зеленым блеском своих округлившихся глаз.
– Я вот вас опять не понимаю. Что я, к примеру, должен делать, когда на меня прет целая цепь немцев? Сидеть и ждать? Ведь все фрицы как фрицы, в плоских касках с чертенячьими рожками, в зеленых мундирах, - разберись, который из них убежденный и у которого этого убеждения нет. На лбу не написано, а ежели и написано у
какого, так издали не увидишь. Пока будешь разбираться, они тебя прихлопают. Доказывай потом, что ты не верблюд...
Шахаев улыбнулся:
– Ай, Семен, Семен! Упрямая твоя головушка! Кто же тебе сказал, что в бою не надо убивать. Бой есть бой. Там против тебя только враги. И ты прав, когда говоришь, что на войне надо быть злым. Добряки тут ни к чему...
– Во-во!..
– подхватил Ванин и победно посмотрел на парторга.
– Но Аким не понимал этого. А я хотел его на путь истинный направить. Друг же он мой. А в уставе сказано: помогай товарищу словом и делом, удерживай его от дурных поступков. Я действовал согласно уставу. Словом удерживал... Ведь это факт, что Аким пожалел предателя, не убил гадину такую!..
– Ну, это еще неизвестно, пожалел или нет.
– Ясное дело - пожалел!..
– А по-моему, тут что-то другое.
– Значит, я был не прав?
– А ты сам-то как думаешь?
Сенька не ответил.
Вокруг было тихо. Только на вершинах яблонь и груш чуть слышно роптали увядающие листья. Изредка они срывались и, невидимые, мягко ложились у ног и на головы присмиревших солдат.
У плетня, в сухой прошлогодней крапиве, сопя и фырча, бегали ежи, гоняясь за мышами и другой мелкой тварью. В воздухе неслышно носились нетопыри, и трассирующими пулями бороздили ночной мрак светлячки.
Ванин прислушивался к возне у плетня: с необычайной ясностью припомнился ему окоп - тот, на Донце: еж, колючим комком скатившийся по его спине на дно окопа; острый запах человеческого пота; хриплое дыхание; белоглазый, с рыжей подпалиной густых бровей немец, его искусанная нижняя губа и хрусткий звук вонзившегося в грудь ножа; ястребиный нос Акима и сам Аким, изогнувшийся над врагом...
"Неужели я был не прав?" - Сенька прищемил зубами нижнюю губу.
– Хороший парень был все-таки Аким, - сказал он, подумав.
– Умный... Умнее меня, - признался он с неожиданной самоотверженностью и добавил упавшим голосом: - А расстались как враги. И все я...
Ванин замолчал и больше уже не решался заговорить, будто боясь спугнуть то глубокое и необыкновенное чувство, которое родила в нем эта короткая беседа.
От майора Васильева прибежал
– Забаров, строй бойцов!
Разведчики вскочили и привычно построились.
В саду сгустилась темнота, поглотила деревья. Лиц разведчиков не было видно. Сенька стоял рядом с Шахаевым, облачившись в маскировочный халат. На левый фланг с санитарной сумкой встала Наташа. Возле нее - Камушкин. Чуть поодаль находился со своей повозкой Кузьмич. Лошади его уже были запряжены. Отбиваясь от насекомых, они встряхивали гривами, сучили задними ногами, отмахивались хвостами. Подальше, у другой повозки с трофейными битюгами, белел колпак Лачуги. Повар с помощью двух молодых разведчиков укладывал котел и провизию.
– Ну, как у тебя там, Михаил?
– спросил Кузьмич.
– Готово!
– ответил тот.
– Выезжай на дорогу. Едем к Днепру.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Дожди сменились ясной погодой. Стояло настоящее "бабье лето" с белым, летучим тенетником. Листья тополей, вспугнутые орудийными вздохами, долго кружась в воздухе, желто-красными парашютиками спускались вниз, укрывая багряным одеялом засыпающую землю. Еще под бледно-синим куполом неба не раздавался плач журавлей, но уже было ясно, что пройдет денек-другой и польется сверху прощальное курлыканье, наполняя человеческое сердце грустью и неистребимой жаждой бытия.
В один из таких дней дивизия генерала Сизова, заняв вместе с другими частями поселки Новый и Старый Орлик, что юго-восточнее Кременчуга, вышла к Днепру.
Взорам бойцов открылась великая река. Днепр спокойно катил к морю свои воды, был светел и приветлив.
Генерал Сизов и полковник Демин с командирами частей и офицерами штаба укрывались в прибрежных тальниках, осторожно ходили вдоль реки, выбирая места для переправы. Комдив бросал короткие вопросы.
– Артиллерия подтянулась?
– спрашивал он полковника Павлова.
– Подтянулась, Иван Семенович. Батареи занимают позиции. Производят привязку целей. Гунько уже засек до десятка пулеметов.
– О взаимодействии с соседями договорились?
– Так точно.
– Как со снарядами?
– По два боекомплекта на орудие. Скоро еще подвезут.
– Проверьте еще раз.
– Слушаюсь.
– Как с переправочными средствами?
– генерал обернулся к высокому черноусому и краснощекому офицеру.
– Понтонеры еще не подошли, товарищ генерал. А лодок набралось порядочно. Сейчас саперы сооружают плоты для артиллерии. Особенно много лодок собрано в полку Баталина.
– У меня один старшина Фетисов раздобыл где-то штук десять, - вставил довольный Баталин.
– Вы представили его к награде?
– спросил генерал.
– Нет, еще не представлял.
– Представить сегодня же!
– коротко сказал комдив и, обернувшись к Демину, добавил: - А вас, Федор Николаевич, прошу передать редактору: пусть напишут о Фетисове хорошую статью!
– Комдив был сосредоточен и суров, как всегда перед большим делом.
– Тюлин!
– позвал он.
– Я вас слушаю, товарищ генерал!