Грозовой август
Шрифт:
Он проснулся утром от яркого света в глазах: вагон был весь пронизан косыми солнечными лучами.
— Даурию проехали, следующий полустанок — ваш! — громко объявила проводница.
Иволгин взял чемодан и вышел в тамбур. Когда поезд замедлил ход, не дожидаясь остановки, выпрыгнул из вагона и остановился на краю насыпи. Состав с грохотом помчался дальше, к пограничной станции Отпор, а Иволгин, освещенный лучами поднимавшегося над землей солнца, глядел во все глаза на раскинувшуюся перед ним бескрайнюю буро-зеленую степь и не успевшее разголубеться
— Вот это сила!.. — выдохнул он и снял пилотку. Свежий ветер с границы пахнул ему в лицо.
У железнодорожной насыпи стоял телеграфный столб, весь изъеденный, источенный гонимыми ветром песчинками. Поодаль рыжела водонапорная башня, около нее — повозка с бочкой. Над ней поблескивала на солнце водяная струя. Все, что виделось вокруг, — и лошадь, и столб, и бочка — казалось игрушечным в этой безбрежной степи. «И чего они здесь клены не сажают?» — подумал Иволгин, направляясь к водокачке.
— Как добраться до полевой почты тридцать четыре шестьсот семьдесят? — спросил он у солдата-водовоза.
— Все полевые почты нынче у Бурой сопки на митинге, — с радостью ответил водовоз. — День Победы сегодня. Не слыхали? Садитесь — подвезу. — Он вскочил на облучок, натянул вожжи, стегнул по спине монгольского конька.
У подножия Бурой сопки кишела, гудела солдатская толпа. Посередине людского муравейника виднелся серый грузовик, увитый кумачовыми лентами. Над грузовиком развевались на ветру красные знамена. В кузове стояли пять-шесть офицеров. Один из них — небольшого роста полковник — поднял кверху руку и что-то крикнул. Все зааплодировали, в воздух полетели выгоревшие солдатские пилотки.
Иволгин о любопытством смотрел на это радостно бушевавшее людское море. Только не мог он понять, почему на всех такие белесые гимнастерки. «Неужели так выгорели? А может быть, форма здесь такая, под цвет степного ковыля?» Он отыскивал глазами малиновые погоны, чтобы поскорее пришвартоваться к батальону капитана Ветрова, куда получил назначение для прохождения дальнейшей службы.
Сергей пробрался мимо разместившихся на бугорке артиллеристов и увидел наконец лейтенанта с малиновыми погонами, державшегося особняком от остальных пехотинцев. Тот не обратил на Иволгина никакого внимания и все посматривал то на грузовик, то на сидевшую поодаль девушку с выбившимися из-под пилотки светлыми локонами и маленьким, чуть вздернутым носиком.
— Вы случаем не из батальона Ветрова? — спросил у него Иволгин.
— А вам кого? Вы из штаба? — Лейтенант задержался взглядом на Сережкином ордене и гвардейском знаке.
— Из какого штаба? Служить к вам приехал.
— Служи-ить? — Лейтенант недоверчиво прищурил темные глаза.
У него красивое, чисто выбритое лицо с крепким подбородком. На лоб свисал фигурный завиток волос — лейтенант, видно, немало потрудился, чтобы придать ему именно такую форму. От висков спускались вниз тоненькие бакенбарды. «Под заправского гусара!» — подумал, улыбнувшись, Иволгин.
Снова зашумел ураган оваций. Иволгин тоже захлопал в ладоши, а лейтенант осторожно спросил:
— Скажите, если не секрет, за какие провинности вас сослали в наши благодатные места? Дуэли нынче вроде бы не в моде... Да, позвольте представиться — ваш будущий сослуживец, лейтенант Валерий Драгунский, — эффектно произнес он. — Так сказать, жертва Забайкалья!
— Почему жертва? — спросил Иволгин, назвав себя.
— Хе, почему?! Вижу, гвардия не прочь пошутить в свободное от боев время, — проронил Драгунский и опять скользнул взглядом по ордену. — Люди историю творят, на рейхстаге свои имена высекают. А мы здесь небо коптим. Вот так-то...
Они помолчали. Потом Валерий Драгунский стал вводить новичка «в курс дела», показывать, кто стоит в кузове грузовика.
— Черный с усами — это командир дивизии полковник Кучумов. Герой бездействующего Забайкальского фронта!
— А это кто? Не комбат? — Иволгин кивнул на пожилого, лысеющего майора с гладким выпуклым лбом. Вид у майора был совсем гражданский, домашний: гимнастерка сидела на нем свободно, вместо портупеи через плечо перекинут ремень с кобурой от пистолета. «Пустая», — отметил про себя Иволгин.
— Это наш замполит Русанов, — ответил Валерий. — Ветрова нет, он в госпитале печенку лечит. Комбат у нас геройский — Красное Знамя имеет за Халхин-Гол. Попади он к вам на запад — генералом давно бы стал. А здесь зачах. — Лейтенант грустно улыбнулся. — На рентгене у него, говорят, японцев нашли в печенках. Не веришь? А кто же, по-твоему, у него в печенках должен сидеть?
Драгунский все время поглядывал на девушку, сидевшую около майора Русанова, подавал ей какие-то знаки, но она, казалось, их не замечала.
— Фасон держит, — кивнул он, — Наш санинструктор.
— Ну, вы это как-нибудь переживете, — улыбнулся Сергей.
На грузовик поднимались все новые ораторы, говорили о завоеванной победе, о героях фронта, водрузивших над рейхстагом боевое знамя, но, вслушиваясь в их речи, вглядываясь в огрубевшие на ветру и солнце солдатские лица, Иволгин невольно почувствовал, что в этой большой радости, охватившей всю дивизию, чего-то недостает. Ему вспомнился выпускной вечер в училище, разговор с дирижером, и он подумал: «Венца недостает, венца».
Когда митинг подошел к концу и комдив хотел закрыть его, неподалеку от Иволгина кто-то громко кашлянул. Над головами сидевших солдат медленно поднялся коренастый старшина и, тронув седоватые свисающие вниз запорожские усы, солидно кашлянул еще раз.
— Это наш Цыбуля, — кисло усмехнулся Драгунский.
— Я не знаю, що це будэ — чи упрос, чи слово... — начал старшина, потерев ладонью крепкую шею. — Но за Европу нам всэ как будто ясно. Гитлеру капут, полякам та чехам и прочим славянам — свободное життя. А як будэ туточки — на Востоке? Кто будэ освобождать Азию? Личный состав интересуется...