Грозовой Сумрак
Шрифт:
А Рог все пел, поддерживаемый с одной стороны слабой и почти безвольной рукой человека, а с другой – хрупкими пальчиками осенней ши-дани. Песня заставляла вспоминать о доме, которого никогда не было, о прошлом, которое осталось далеко позади, о том, что когда-то существовало место, куда хотелось возвращаться снова и снова даже свободолюбивому фаэриэ. Место, где можно было быть свободным без оглядки на ненавистные Условия.
Тоска цвета аметиста, цвета грозовых облаков, стремительно превращающаяся в злость, в ненависть к тому, что вызывало это глубоко ранящее ощущение.
Вспышка молнии, сизая плеть небесного огня, шарахнувшая в землю в двух шагах от крохотной женской фигурки, на коленях которой лежало окровавленное, бесчувственное человеческое тело. Хватит… Хватит!!!
Тугая плеть урагана сместилась, хобот смерча коснулся земли, вздымая в воздух мелкий сор, комья глины и захватывая внутрь бешено вращающихся потоков ветра сумеречных тварей, не успевших вовремя убраться с пути почти утратившей разум стихии.
Зов Рога загремел над лугом, на миг перекрывая даже громовые раскаты, и по обе стороны от фигурки осенницы будто бы из-под земли выросли две черные гончие, которые отгоняли от женщины всякого, кто осмеливался к ней приблизиться.
Смешно. Эти – мне не помеха. Все что угодно, только бы этот гимн безысходности наконец-то замолчал! Разбить, разорвать – только бы наступила тишина… Седовласый всадник на коне темнее мрака, появившийся следом за гончими, холодно улыбнулся, косой шрам на щеке исказил усмешку, превратив ее в презрительный оскал.
Защищают … Фиорэ?
Что же ты творишь, печальная моя королева? Во что ты превращаешь нас?
Ради чего заставляешь… желать убить тебя?
Тугая петля ветра ослабла, бережно окружила хрупкую фигурку ши-дани непробиваемой броней, прочной воздушной крепостью. Теплые, почти неощутимые, невидимые пальцы Рейалла осторожно огладили ее бледные щеки, коснулись дрожащих смеженных век, скользнули по разноцветным волосам, в которых все шире становились пряди цвета снежного серебра.
Острые саблевидные когти, полоснувшие по стене ветра, паучье тело, будто покрытое звенящими стальными латами, с безумной злобой ударилось о выстроенную Грозовым Сумраком защиту. Обломок его собственной сабли из холодного железа, управляемый волей Мэбвэн, в бессильной ярости пытался проникнуть между потоками вихря, пробиться сквозь тело смерча, чтобы достать до того, что скрывалось в «глазу бури», в тщательно охраняемом сердце живого шторма.
Отнять, растоптать бесценную осень, разрубить ее на куски, чтобы кровь ши-дани пропитала землю. Сломать хрупкую янтарную спицу, золотой мост, ведущий к Дому, к свободе, равной которой нет и не будет.
Туда, где Условия, гнетущие каждого из фаэриэ, просто перестают иметь значение.
Алый нож с золотой янтарной капелькой в оголовье, брошенный потоком ветра, по самую рукоять вошел точнехонько в сочленение паучьего и человечьего тела, дернулся из стороны в сторону, расширяя рану, – а потом вдруг полностью скрылся внутри Мэбвэн.
Крик сумеречной взлетел к небесам, где черный диск, закрывающий солнце, уже медленно сдвигался, выпуская первые и потому кажущиеся особенно яркими после густого мрака золотые лучи… Долгий, протяжный, но оборванный так резко, словно Королеве Мечей с одного удара снесли голову.
Она так и застыла – с запрокинутым к небу лицом, по которому стекали капли стихающего дождя, с прижатыми к зияющей на животе ране узкими ладошками, с широко распахнутыми глазами и раскрытым в крике ртом, полным иглоподобных зубов.
Отзвучала последняя нота Зова, высокая и отчаянная, после которой наступила звенящая тишина.
Рука Фиорэ бессильно упала, треснувший пополам Рог выскользнул из ослабевших пальцев ши-дани и человека, мягко свалился на пожухлую траву, разом утратив сияние лунного луча и перламутровый блеск. Теперь это был обычный витой рог, старый, потемневший от времени, и только оправа из тусклого серебра с почти стертой чеканкой не давала ему развалиться надвое.
Воздушная крепость пропала, осыпалась захваченными смерчем каплями воды, сломанными ветками деревьев и оборванной листвой, ветер свился в кольцо, обрел форму и плотность человеческого тела, бережно придерживающего ши-дани за безвольно опущенные плечи.
А сумеречные уходили. По доброй воле покидали мир людей, скрываясь в стремительно тающих густых тенях.
Уходили домой, куда звал их волшебный Рог из благословенного Холма…
Я осторожно провела кончиками пальцев по сухой морщинистой щеке глубокого старика, в которого превратился Кармайкл, бережно убрала седые волосы от его лица. Он отдал все, что у него было, чтобы Рог как можно меньше отнял у меня, понимая, что ему не выжить после нанесенной раны, даже если я успела бы забрать его в Холмы…
– Малыш… Мой храбрый, очень храбрый малыш…
Истончившиеся до прозрачности старческие веки дрогнули и приподнялись – на меня смотрели зеленые глаза, не утратившие своей яркости и молодого блеска, улыбка тронула тонкие губы, выпачканные кровью.
– Госпожа… светлая… Я тебя обманул… я не смогу вернуться…
– Не говори глупостей! – Я наклонилась, легонько поцеловала соленые от человеческой крови и моих слез губы, которые еле ощутимо дрогнули, отзываясь. – Я заберу тебя с собой в Холмы, и там ты вновь будешь молод, здоров и полон сил. Я покажу тебе золотой рассвет над синим озером, сыграю на флейте, а ты будешь сидеть рядом… обнимать меня обеими руками и рассказывать о мире, в котором живут люди. Ты ведь столько еще должен мне рассказать… Ты еще не пробовал яблоки, которые растут в моем саду. Я выращу одно дерево специально для тебя, и на нем будут расти самые сладкие плоды. Ты будешь встречать меня на пороге нашего дома, а я буду с радостью возвращаться, и так каждый день, который будет разным… Ты только не бойся… Все будет, как раньше… И георгины по-прежнему будут цвести у меня под окном, и пламя в очаге согреет тебя, если ты замерзнешь прохладным осенним вечером…
Просто поверь мне, человек с сердцем, в котором больше тепла и ласки, чем в солнце, согревающем ши-дани внутри Алгорских холмов. Улыбнись мне, не бойся того холода, что подступает к тебе со всех сторон, холода, от которого не спасут мои объятия и поцелуи. Я знаю, куда направляются пронзительно-алые души-птицы, там еще лучше, чем в Холмах или мире людей, ты сам все увидишь, то, что я не смогу объяснить, – ведь сама понимаю далеко не все. Но там нет ни боли, ни страха, нет сомнения и тоски. Там есть безмятежное спокойствие для каждого, кто хочет отдохнуть. Утешение, если застарелая боль так и осталась беспокоящей ледяной занозой, радость – если печаль сковывает острые стрижиные крылья невидимыми оковами, не давая взлететь как можно выше.