Грудь четвертого человека
Шрифт:
"Иван! Це -ты? Тю, мать-перемать нехай, в жизни б не впизнав!" На каждом новеньком форма топорщится, топырится, комом стоит, а морды, все без исключения, еще совершенно штатские, детские, растерянные, ошалелые…
Между тем, покупатели, пришедшие пораньше, уводят свою добычу, а за остальными являются новые. Ко мне подходит молоденький лейтенантик с узкими белыми "медицинскими" погонами. Почему-то торжественно, как генералу, представляется, чуточку шепелявя:
– Старший врач зенитного полка лейтенант Мищенко. Окончил ленинградскую ордена такого-то и такого-то военно-медицинскую
Это правда?
– Ну, правда, – говорю. Он мне как-то сразу не понравился: трескучий и хвастливый. – Я окончил харьковский, без орденов, государственный педагогический институт имени Сковороды.
Сковорода его озадачила… Пришлось объяснить, что это фамилия знаменитого украинского философа и поэта. Лейтенант опять взбодрился:
– Хотите служить у меня в медсанчасти? Я бы сделал из вас отличного санинструктора!
…Этого еще не хватало! А как же со сдачей экстерном на младшего лейтенанта? Что же, мне медицину прикажут сдавать?
И я решительно говорю: нет! Хочу быть в строю, приобрести боевую специальность. Лейтенант с сожалением отступается от меня.
Тут раздалась очередная команда, нас вывели, рассадили по машинам и повезли куда-то в ночь – в один из дальних приграничных гарнизонов, где располагался зенитный полк танковой дивизии.
Глава8.Осень. Падают листья
Целый день нам отвели на отдых. Это слово в Советской Армии понималось весьма своеобразно: как синоним работы. Было как раз воскресенье, и нас то и дело выгоняли на улицу: подметать
"территорию". В октябре, как водится, в России листопад. Большие и маленькие тополя (а других деревьев, кажется, в военном городке и не было) ежесекундно роняли пожухлую листву. А начальству нравится, когда на земле ни соринки. Поэтому с утра и до вечера в такую пору года можно было видеть возле казарм, штабных и хозяйственных помещений преломленные в пояснице, согбенные долу фигуры солдат, с вениками в руках подметающих дороги, стадион, плац – все, что только можно подметать. Вот и нас заставили. Но метелок не дали: надо сделать самому – из чего хочешь.
Хотелось бы – из гибких прутьев лозы, из стеблей просяной соломы, как делают у нас на Украине. Но здесь этого материала не было. А был буйно разросшийся на пустырях, высохший без дождей бурьян. Будылья – огромные, с них осыпается всякая дрянь, от такого подметания толку – чуть. Но начальству, по пословице советских времен, не надо, чтоб ты работал – ему надо, чтоб ты мучился…
Кстати о начальстве: без него – нельзя. И нам его тотчас вручили, а нас – ему. Пополнение выстроили, сформировали по спискам взводы, отделения, а затем напротив нашего строя поставили личный состав полковой школы. Школа готовила сержантов для зенитно-артиллерийских подразделений танковых войск. Срок обучения – ровно год. Весь этот год курсантов обучали по всем предметам солдатской науки и по материальной части зенитной техники. Чтобы с сегодняшнего дня, с момента прибытия нового пополнения, они сами могли обучать молодых.
Целый год будущие младшие командиры под ярмом нелегкой солдатской муштры мечтали об этом заветном дне – и вот он наступил. Полковая школа – это 365 дней жизни строго по уставам. Если для остальных солдат полка бывают все же какие-то послабления, отступления от строгостей военного распорядка, то курсанта
И вот, наконец. перед присвоением звания младшего сержанта настал период стажировки. Через несколько недель каждый получит должность где-то на батарее, в огневом взводе, где есть солдаты и постарше годом службы, – на них не поездишь. Взять реванш за год муштры, в полной мере вкусить сладость власти после стольких унижений можно лишь на новичках, на "карантине" (так нам теперь называться весь период прохождения "курса молодого солдата").
Назначение первого командира – для каждого новобранца момент знаковый. У выпускников полковой школы званий пока нет, но не именовать же их нам: "товарищ солдат", – ведь мы и сами – "товарищи солдаты". Поэтому нам велят обращаться к нашим непосредственным начальникам хотя и не по уставу, но – с чувством трепета: "товарищ командир".
В моем взводе зто – маленький, курносый, рыжеватый Фетищев. Потом я узнАю, что он – из Алтайского края, с окраины Барнаула. А командир моего отделения – неуклюжий, с туповатым лицом, украинец ОдОд. Но, кажется,. отделением он командует попеременно с худым, на волка смахивающим Балахановым. Одод деревенщина, с характером добродушным.
А Балаханов – из города Запорожья, у него взгляд, наметанный на еврейские физиономии, меня он сразу опознал – и стал придираться к пустякам. В казарме, готовясь по команде "перекур" выйти на улицу, я вытащил из пачки папиросу – и тут же товарищ командир Балаханов наказал меня нарядом вне очереди, заставив мыть пол. Оказывается, вытащить папиросу в помещении – грубейшее нарушение устава! – Да ведь я не курил в помещении! – Неважно. – А если б я закурил – вы меня посадили бы или расстреляли? – Не пререкайтесь, выполняйте приказание! (То есть: бери ведро с водой, тряпку – и драй цементный пол).
Прошло еще два-три дня, и повели нас вечером в баню. Темно – хоть глаз выколи, иду в середине строя и ровным счетом ничего не вижу, с непривычки все время спотыкаюсь. Балаханов на меня покрикивает. А по возвращении из бани я был вызван к начальнику карантина (он же и начальник полковой школы) – грозному майору Андрианову.
– Ты зачем путал строй, мешал задним шеренгам? – зарычал на меня майор. Гад Балаханов настучал-таки ему… Стоит поодаль – и подвякивает:
– … Пытался курить в казарме – я его наказал!
Но майор – даром что свиреп на вид – с выводами не спешит, спрашивает у Фетищева:
– А как он вообще?
И Гена Фетищев, впоследствии, на протяжении долгого времени, мой командир и товарищ, приходит на помощь:
– Вообще-то он дисциплинированный. Но, товарищ майор, он очки носит, в темноте видит плохо…
Майор оставляет кляузу без последствий. На Фетищева нам повезло.
Но это все будет потом. А в тот первый день все-таки выдались минутки, чтобы оглядеться и… сфотографироваться. Вдруг появился возле нашей казармы разбитной, говорливый парняга с круглым, улыбчивым лицом, в руках – фотоаппарат-лейка, из уст, через каждые два-три значащих слова, непременное "бля":