Групповые люди
Шрифт:
Первым законом, который издал Коньков, был закон о свободе запрещать, согласно которому запрещалось все, что можно запретить средствами возможных свобод.
Иезуитство закона состояло не только в том, что он был по форме демократическим, а по существу авторитарным, а в том, что он щедро распахивал врата для непосредственной спонтанной деятельности каждой отдельной личности, включенной в творчество свободных запретов. Создатели закона отлично знали, что только спонтанная активность позволяет человеку преодолеть страх, одиночество и так называемое отчуждение, а также в полном слиянии с миром обрести счастье, свою неповторимость. Закон гласил: каждый уникален и каждый свободен, а уважение к уникальности — ценнейшее достижение человеческой культуры. Разумеется, не Коньков придумал столь сложный алгоритм человеческой веры и даже не Багамюк, который визировал закон, а истинные воротилы Кадыкии, к коим принадлежали в первую очередь
Уже после принятия закона в первом чтении потребовалось провести сорок шесть конференций, сто двадцать специальных заседаний и двести шесть дискуссий, в которых уточнялось то, как подлинная свобода должна непременно обернуться запретом. Дело не обошлось без небольшой резни, демонстраций и забастовок. Кадыкия бурлила, как сто горных рек. Мужчины и женщины позабьии своих детей, отцов и родственников, покинули очаги, служебные дела — все как один вошли в бурный политический поток и стали с бешеной энергией чесать языками.
Мужчины и женщины Кадыкии рвались к власти, подставляя друг другу ножки. Горланили напропалую лозунги: "Семь раз отмерь, но Конькову не верь", "Долой раменизацию и николиза-цию республики", "Кадыкия — не полигон для испытаний", "Кадыкизм и рынок несовместимы". Никто не работал, и в стране исчезли необходимые продукты. Заместитель Конькова по продовольствию, Васька Ханыгин, который во всеуслышание объявил себя пострадавшим от Зарубы (его нос действительно был надкушен), со слезами на глазах признался перед народом, что кризис зашел в тупик и в этом тупике тоже пусто на прилавках. Он предложил немедленно повысить цены на продукты и соединить повышение цен с бурной активизацией рынка. Здесь требуется сделать некоторые пояснения. Ханыгин не сам пришел к столь простому решению — за его спиной стояли Раменский и Никольский. Они-то оба знали, что нет в мире более совершенного способа управления человеческими страстями и человеческими энергиями, чем рынок. Да, обыкновенный рынок, где можно все купить и все продать даже тогда, когда нечего купить и нечего продать. Реформаторы из своего опыта знали, что истинная жизнь в колониях начинается тогда, когда свободная игра цен будоражит души, когда магические слова "наводчик", "хозяин", "купец", "акция", "дивидент" приводят в движение божественную троицу, как выразился Раменский: рынок товаров, рынок капитала и рынок труда.
…И пошла в колониях другая жизнь. Продавалось в открытую все: башмаки и колготки, белье и заточки, пайки хлеба и колбаса, чай грузинский, индийский, английский, в черных, алых, синих и зеленых пакетах, водка русская, польская, вологодская, горькая, сладкая, пшеничная, кубанская, с перцем и без перца. Продавали сахар, конфеты, варенье, бублики, пироги, ветчину, корейку, балыки, икру. Продавали заточки, пистолеты, штыки, ступера, ножи, швайки, топоры, топорики, ложки и вилки, пояса и пуговицы, цемент и автомашины, жесткий и мягкий инвентарь, почтамты и телеграфы, сторожевые посты и карцеры, административные корпуса и отделы управления мест заключений, мужчин и женщин, земельные участки и лесосеки. Продавался труд в разных его формах — выполненные нормы, выходы на работы, больничные листы, ремонт одежды, обуви, обслуживание клиента на дому — стрижка, почесывание спины и пяток на ночь, мытье ног, рук, головы, массаж, приготовление пищи, заправка коек, дежурство в столовой, в бараке, в служебных помещениях. В сферу торговли были втянуты близлежащие города и села, поселки и хутора, городские администраторы и охрана, руководство колонией и воспитатели. Распахнулись двери для свободного поступления товаров, для чего в отдельных местах навсегда сняли колючую проволоку, так что знаменитая зарубовская идея о первой в мире беспроволочной колонии частично осуществлялась.
Гласность и демократия узаконили то, что раньше приходилось скрывать, так что из колонии исчезли ложь, очковтирательство, показуха. Бабки, хрусты, лавье, капуста, башли, рупии, доллары, гроши, чирики, зеленухи и краснухи на глазах превращались в хорошо конвертируемую валюту — в обиход вошли акции, векселя, расписки, ценные бумаги, сертификаты. Цены росли с бешеной скоростью по мере того, как увеличивалось количество товаров и повышалось их качество. Достижением новой рыночной системы был выпуск акций, покупая которые человек становился владельцем какой-то части колонии.
Читатель представить себе не может, какое же это великое счастье стать обладателем части колонии строгого или усиленного режима! Никаким Фрейдам и Фроммам даже не снилось, какую великую свободу обретает человеческая индивидуальность, когда становится обладательницей даже не целого барака, а нескольких шконок или даже нескольких или одной параши! Понимаете, когда человек становится властелином такого рода уникальной собственности, отечественной, российской, кадыкийской, советской наконец, исчезает основной страх — страх смерти, ибо человек кровно приобщается к преисподней, к живому человеческому аду. Жить с сознанием, что ты владелец части ада, — это уже перейти в другие измерения. А сознание, что ты можешь запретить пользоваться своими апартаментами, можешь подарить их сыну, или дочери, или любимой женщине или презентовать их администрации или коллективу заключенных, значительно меняет структуру личности!
Одно дело работать на государство, а другое — на себя, на свое будущее, на свое кровное предприятие, куда можно вкладывать весь свой дух, всю свою энергию. Само собой разумеется, для охраны такого рода отношений потребовались войска, а также особые связи с государством. Приоритетные учреждения (столовки, буфеты, рынки, игровые комнаты, бордели, сауны, а также мастерские по производству заточек, ступеров, мессеров, автоматов, пистолетов, по ремонту автомашин, радиол и видеоппаратуры) получали льготы и дополнительное финансирование. Здесь наемным рабочим платили повышенную зарплату, давали дополнительное питание, отпуска, свидания с противоположным полом. Конечно же, не обошлось и без конфликтов. Волнения возникли, когда государство стало выравнивать цены, повышая нормативы отчислений в бюджет от прибыли предприятий-счастливчиков, предоставляя дотации неудачникам. Причем неудачниками были, как правило, государственные служащие, намного уступавшие в смекалке коренным зекам.
Я лихорадочно читал газеты, вслушивался в голоса теле- и радиопередач, пытаясь понять, что же происходит в этом сорвавшемся с петель мире. Мне пытались объяснить: законы Кадыкии справедливы, потому что ориентированы на сильных. Сам факт, что в ходе конкурентной борьбы уничтожают неудачников, совершенно нормален. Однако способ изъятия из жизни некоторых несостоявшихся бизнесменов меня настораживал. Так, двух закадычных неудачников из охраны сбросили с пятого этажа. В акте записали: оступились, будучи в нетрезвом состоянии. Двух размышляющих неудачников, наладивших выпуск шурудил из некачественной проволоки, защемили между бревнышками и потопили в реке. Троим закадычникам, ничем не примечательным, но бывшим у администрации в услужении, проломили черепки: упала кровля на головы несчастных. Всю эту сложнейную работу по демократизации и гуманизации бережно осуществляли, с одной стороны, частнопредпринимательская милиция, возглавляемая Разводовым, а с другой стороны — государственные органы, руководимые одним из опричников — Кокошкиным. То, что не удавалось сделать Кокошкину (убить, искалечить, конфисковать без суда, бросить в карцер, подвесить за ноги, за руки, за челюсть), легко проделывал Разводов. Разумеется, за наличные (лично для себя) и за определенные отчисления в пользу частнопредпринимательской деятельности. Кое-кто называл разводовскую компанию рэкетом, мафией, шайкой головорезов, групповщиной. Надо сказать, групповой принцип в Кадыкии отнюдь не отрицался. Напротив, все группы были зафиксированы в специальных книгах, имели свои расчетные счета и представителей в Государственных Советах. Однако как демократическая Кадыкия ни стремилась к гласности, а все равно действовали тайные установки: "Перегрызи горло всем прочим группам", "Помни, приварок — твоя честь, цель и счастье!", "Социальное и экономическое неравенство групп — на все века!" Разводов и Кокошкин знали, что группами движет злоба, поэтому учили своих подчиненных быть гуманно-беспощадными. Этот двойной термин означал: к богатым применять гуманные средства — ласку, утешение, откровенный разговор, а к бедным и нищим — весь арсенал методов и средств, выработанных старым ГУЛАГом. Эти различительные меры дали хорошие результаты: собственники спали спокойно. В Кадыкии царила управляемая гармония. Впрочем, не для всех! Мне Никольский однажды сказал:
— Если бы ты знал, как же тяжела ноша таких истинно групповых людей, как Багамюк, Коньков, Серов, Сыропятов, Пугалкин, Квакин! Они кричат по ночам. Во снах своих все берут и берут власть, грабят и грабят награбленное. А наутро, проснувшись, мчатся на свои экстренные заседания, чтобы снова и снова делить собственность, доходы, земли, валюту, да так делить, чтобы никому ничего не досталось, чтобы ненасытные группы бедных и нищих довольствовались лишь великими свободами демократии, ошметками царских культур и надеждами на возрождение культурных ценностей.
Лидеры всех групп соревновались теперь в том, кто больше храмов и монастырей откопает, издаст репринтных книжек по баснословным ценам, раскромсает учения прошлых светил и корифеев — бородатых и усатых, хитроватых и туповатых, лысоватых и седоватых.
Власти поддерживали этот пафос. Коля Серов, бывший завхоз колонии дробь семнадцать, став министром культуры, неустанно подчеркивал:
— Будем насаждать старую культуру, бляха-муха! Храмы с рынком соединим — валюта прорвой пойдет, мать ее за ногу! Багамюк вторил ему: