Груз 200
Шрифт:
– Слушай, Серега, – даже не успев додумать эту мысль до конца, сказал Рыбин, – что-то мне… Что-то стало холодать.
– Не пора ли нам поддать?! – радостно взревел Старовойтов и вдруг пьяно замотал головой. – Нет, Алеха, я пас. Я свою норму знаю. Мне еще разок приложиться – и хана. И бабки потеряю, и делов наворочу. Рыло кому-нибудь разрисую, и вообще… Нет, хватит. Где это мы, а?
– В Караганде, – притворяясь более пьяным, чем был на самом деле, заявил Рыбин. Внезапная рассудительность приятеля привела его в тихое бешенство. За те две или три минуты, в течение которых он обдумывал свой план, Алексей уже привык считать деньги Старовойтова своими, и теперь расставаться с ними было мучительно трудно. – Ты что, Серый? Это у меня жена –
Старовойтов расплылся в пьяной улыбке и, мыча что-то нечленораздельное, но явно растроганное, повис у Рыбина на шее. Вес у него был как у откормленного буйвола, и не готовый к подобным проявлениям нежности Рыбин слегка присел, кряхтя и постанывая от натуги. Глядя через плечо Старовойтова, он увидел, как от стены ближайшего дома отделилась какая-то темная фигура и в три широких шага очутилась рядом. Он испугался, решив, что это милиционер, который слышал излияния одноглазого снайпера, но на подошедшем не было формы. Тем не менее в том, как быстро и целеустремленно этот человек приблизился к ним, чудилась какая-то смутная угроза, и Рыбин напрягся, пытаясь оттолкнуть от себя бормочущего и лезущего целоваться Старовойтова.
Незнакомец подошел вплотную, словно намеревался тоже немного пообниматься. Алексей ждал, что тот заговорит или, на худой конец, попытается отнять драгоценную сумку Старовойтова, но вместо слов раздался резкий приглушенный хлопок, словно где-то рядом негромко ударили в ладоши. Старовойтов как-то странно подпрыгнул, словно получив удар электрическим током, и снова повис на шее у Рыбина, с внезапной силой вцепившись скрюченными пальцами в его плечи. Резкий хлопок повторился, Старовойтов опять подпрыгнул, издав странный рыдающий звук. Только теперь Алексей в полной мере ощутил на себе его огромный вес. Ему показалось, что он пытается удержать поваленный бурей трехсотлетний дуб. Это была какая-то ненормальная, неживая тяжесть, словно Старовойтов вдруг превратился в неодушевленный предмет.
В мозгу у Рыбина, казалось, кто-то запалил килограмм магния. Беззвучная ослепительная вспышка мигом разогнала алкогольный дурман, и в холодном свете этого внезапного озарения Алексей наконец понял, что происходит. Он понял, что Старовойтова убивают, в тот самый момент, когда раздался третий выстрел. Одноглазый наемник содрогнулся в последний раз, когда пуля сорок пятого калибра перебила ему позвоночник. Его пальцы разжались, руки бессильно соскользнули с плеч Рыбина. Голова упала, из уголка рта показалась тонкая струйка крови, казавшаяся в свете фонарей совсем черной.
Рыбин продолжал держать на весу мертвое тело, бессознательно используя его в качестве щита и понимая, что это его не спасет. Теперь, по всем законам жанра, убийца должен был убрать единственного свидетеля. Рыбин понял, что сейчас завизжит от животного ужаса. Он почувствовал в низу живота какое-то острое, почти приятное ощущение, а в следующее мгновение по его ногам обильно потекла горячая жидкость. “Ну вот, – метнулась в мозгу дикая мысль, – о туалете можно больше не беспокоиться”.
Убийца отступил на шаг, держа в опущенной руке тускло поблескивающий пистолет с непривычно длинным и толстым стволом. “Глушитель”, – понял Рыбин. Он хотел крикнуть, но не смог: горло словно сдавило петлей, он не мог ни вдохнуть ни выдохнуть. Сердце билось через раз и, казалось, готово было остановиться.
– Дураки ошибаются для того, чтобы умные учились на их ошибках, – сказал человек с пистолетом. – Надеюсь, что дураков здесь больше не осталось.
Рыбин кивнул. Сейчас он согласился бы с чем угодно, но в одном убийца был прав: если у Алексея и возникло на какой-то миг желание прогуляться по окрестностям Грозного со снайперской винтовкой наперевес, то теперь от него не осталось и следа. К черту, какие еще деньги?!
Незнакомец убрал пистолет, развернулся на каблуках и неторопливым шагом двинулся в сторону Краснопрудной. Рыбин разжал наконец онемевшие от тяжести руки, и тело Старовойтова глухо ударилось об асфальт. Алексей стоял, уверенный, что вот сейчас убийца обернется и всадит в него все, что осталось в обойме пистолета, но тот все так же спокойно дошел до угла и повернул налево, к Каланчевской площади.
Рыбин сообразил, что все еще стоит над мертвым телом в десятке метров от фонаря, в самом центре Москвы, с трясущимися окровавленными руками и в обмоченных джинсах. Он вспомнил стоявший совсем неподалеку “луноход”, и в его голове вихрем закружились противоречивые мысли. Убийца, не скрываясь, шел прямо к милицейской машине. Стоит выскочить из переулка и заорать, и… И что, собственно? Старовойтов оживет? Или его, Алексея Рыбина, наградят медалью? Или, может быть, его затаскают по допросам, а дружки киллера шлепнут его так же, как Старовойтова? А денежки поделят между собой предприимчивые московские менты…
Рыбин тряхнул головой, словно отгоняя сон. О чем это он думает? Деньги! Восемнадцать, черт бы их побрал, тысяч! Не он ли пять минут назад собирался пришить приятеля, чтобы завладеть этими деньгами? Так чего же он ждет?
Через несколько секунд в Краснопрудном переулке стало пусто и тихо, лишь назойливо жужжала, готовясь перегореть, лампа в фонаре, в нескольких метрах от которого, остывая, лежало тело одноглазого наемника.
Войдя в купе, Глеб раздраженно швырнул на откидной столик свою тощую сумку и с грохотом закрыл за собой дверь. Висевший в кобуре под мышкой кольт отчетливо вонял пороховой гарью, что особенно остро ощущалось в замкнутом пространстве купе, где витали приятные запахи чистого белья и искусственной кожи. Глеб попытался сообразить, можно ли достать у проводников немного машинного масла – говорить об оружейном, конечно же, было бы просто смешно. Он представил себе, как будет удивлен проводник, когда пассажир обратится к нему с такой необычной просьбой, и решил, что повременит с чисткой оружия до более подходящего случая. Проводники – народ дошлый, сообразительный. Пассажир, настолько стремящийся к уединению, что готов переплатить вдвое, лишь бы остаться в купе одному, подозрителен сам по себе. А если еще попросить машинного масла, то ночной визит в купе парочки хмурых милиционеров, можно сказать, обеспечен.
В купе было тепло. Слепой опустил до самого низа светонепроницаемую штору на окне, закрыл дверь на защелку и разделся, спрятав кобуру с пистолетом под подушку. Покончив с этим делом, он снова отпер дверь и уселся на постель у зашторенного окна как раз в тот момент, когда поезд мягко, почти неощутимо тронулся с места и поплыл вдоль перрона. Глеб расслабленно откинулся на спинку сиденья, мало-помалу успокаиваясь. Раздражение, вызванное собственной выходкой, которая теперь казалась ему обыкновенным мальчишеством, стало проходить. Конечно, имея на руках важное задание, не стоило отвлекаться на такие мелочи, как самосуд над наемником, стрелявшим в своих, но что сделано, то сделано. И разве не сделался воздух Москвы чуточку чище после того, как очередной мерзавец перестал дышать?
В дверь купе постучали. Глеб не успел даже открыть рот, чтобы крикнуть “войдите”, а дверь уже откатилась в сторону, погромыхивая роликами по дюралевому желобу, и в образовавшемся проеме появился проводник. Глеб отдал ему билеты, отказался от предложенного чая и поинтересовался, работает ли вагон-ресторан. Выяснилось, что это заведение будет функционировать еще в течение часа, чтобы все, кто не успел поужинать дома, могли дозаправиться на ночь. Глеб решил, что с полным правом может причислить себя к упомянутой категории граждан, поскольку за дневными хлопотами не успел не только поужинать, но и пообедать.