Шрифт:
Neal Shusterman
The Dirt on Our Shoes
— Руки грязные, голова грязная… Таннер, ну нельзя же в таком виде являться в школу, сами должны понимать!
Директор Хаммонд откинулся в кресле — возможно, чтобы отдалиться хоть немного от злосчастного аромата Таннера Бёрджесса. В окне у него за спиной раскинулись звёздные поля в своём непрестанном движении: точечки света уносились прочь, будто само небо листало досье ученика — не менее придирчиво, чем директор.
— Вы меня вообще слушаете, мистер
Таннер вздохнул и усилием воли встретил директорский взгляд.
— Я в этом месяце едва мог позволить себе пить воду, мистер Хаммонд. На то, чтобы в ней купаться, у меня денег не было.
Директор скорчил рожу: что-то посередине между отвращением и жалостью. И то и другое Таннеру было нестерпимо.
— А соседи? Они же могли вам одолжить…
— Никто здесь никому ничего не одалживает. Все экономят в ожидании прибытия на Примордий.
— Да уж, удивляться не приходится, — директор снова устремил взор в его досье. — Но мы встретились с вами сегодня не для обсуждения вопросов личной гигиены.
Рот Таннера невольно разъехался.
— Да, господин директор.
— Симуляция турбулентного круготрясения и запуск программы общешкольной эвакуации — это вам не шуточки.
— Ничего я не симулировал. Я просто обдурил школьный компьютер.
— Как бы там ни было, вы безответственно сорвали уроки и устроили совершенно лишние беспорядки. Если бы мы с вами были сейчас на Земле, я бы немедленно вас выкинул.
— Куда? В открытый космос?
— Из школы бы выкинул, — директор вздохнул сквозь сжатые зубы. — Но поскольку никаких других школ, куда вы могли бы пойти, в нашем распоряжении нет, это не вариант, не так ли?
— Вроде да.
Что и говорить, сегодня Таннер получил большое удовольствие, наблюдая, как из школы в панике выбегают его одноклассники в нелепых, плохо подогнанных костюмах радиационной защиты. Избранные, лучшие из лучших: сплошь аккуратненькие, с хорошо пахнущими волосами и надменными повадками — такие по головам полезут, спасая свою шкуру. Вроде того же Оушена Клингсмита, искренне считавшего себя личным подарком от бога благодарному мирозданию.
— Мы несём к звёздам жизнь, — сообщил как-то Оушен ему, Таннеру. — А ты — грязь у меня на ботинках.
Смотреть, как сверкает пятками Клингсмит, было особенно приятно.
Директор Хаммонд продолжал копаться в досье, то и дело издавая «ц-ц-ц» и «пффф» по мере чтения. Звук как от проколотой шины. Таннер снова посмотрел директору за спину, в окно. В куполе Межгалактического Биологического Инкапсуляционного Космического корабля — или, для краткости, М-Бика — окон было мало. Стекло слишком хрупко и способствует утечке энергии. А уж окно с видом на космос было привилегией, доступной только тем, кто занимал самые высокие позиции. И директор Хаммонд, с его кабинетом на первой линии гигантского вращающегося барабана корабля, был как раз из таких. Предполагалось, что сидящий за столом человек, позади которого вращаются сами небеса, покажется всякому посетителю неотъемлемой частью внушительной и грозной картины мироздания. Ирония состояла в том, что всё получалось ровным счётом наоборот. Хаммонд на фоне космоса выглядел мелким и незначительным.
Директор закрыл Таннерову папку. Если бы поблизости оказался шлюз, он бы охотно выкинул оттуда и её, и Таннера в придачу. Так, по крайней мере, решил Таннер.
— Ваше пренебрежение авторитетами уже достаточно прискорбно, но куда больше меня заботят постоянные конфликты между вами и одноклассниками.
— Они всегда первые начинают.
— Ну, конечно.
Зачем вообще мыться водой, думал Таннер. Директорского сарказма хватит окатить его с головой. Пожалуй, самое время захлопнуть рот и просто слушать лекцию, или мобилизующую беседу, или проповедь, или аналитический разбор — чем бы там Хаммонд ни считал своё выступление. Всё равно это ничего не меняет. Предполагалось, что все колонисты на борту — сплошь просветлённые индивидуумы, равные друг другу во всём. Однако после шестидесяти семи лет, проведённых в космосе, в стае сам собой выработался «порядок клевания». Как иерархия у птиц: кому за кем подходить к кормушке. Ребят вроде Таннера, для которых каждый день был борьбой за выживание, считали отбросами человеческой породы. Единственное, что делало жизнь хоть сколько-нибудь выносимой, — это возможность мутить воду. И дело даже не в том, что Таннеру нравилось чинить беспорядки, хотя хакнуть школьный компьютер — да, это достижение. И вызов. По самой своей природе Таннер был решателем проблем. Но когда на него смотрели другие, они видели не решателя — они видели саму воплощённую проблему, во всей её красе.
— Слушай внимательно, Таннер, — продолжал тем временем директор. — Когда мы прибудем на Примордий, само наше выживание будет зависеть от того, насколько мы сплочены как коллектив. Никто не сможет позволить себе аутсайдерство, цена за это слишком высока. Ты меня понимаешь?
Таннер, конечно, кивнул, но мнение своё оставил при себе. Всю жизнь он был как раз ин-сайдером, запертым в стальном корпусе гигантского крутящегося барабана, который кто-то зашвырнул в космическое пространство. Весь его мир (и мир всех, кого он знал) ограничивался пределами маленького сельскохозяйственного городка, втиснутого в цилиндр меньше мили в диаметре. Вот когда они приземлятся, тут-то он и станет аутсайдером, сразу и как можно скорее. И это будет потрясающе!
Дома у Таннера на холодильнике красовалась записка от папы. На ней значилось: «Ушёл к врачу, буду до обеда». Бумажка болталась тут уже больше года. Боль у папы в груди оказалась совсем не изжогой. К обеду он не вернулся и уже никогда ни к какому обеду не вернётся, но записку Таннер не отрывал: так можно было воображать, что папа сейчас уже на дороге домой. Уж если кому и суждено воскреснуть из мёртвых, так это Таннерову папаше. Вот кто был настоящий решатель проблем!
Мамы Таннер лишился ещё во младенчестве и со дня смерти отца — то есть лет с тринадцати — принадлежал исключительно себе самому. Сейчас ему уже стукнуло четырнадцать, но чувствовал он себя гораздо старше. Может, там, на Земле, детям такого возраста и не дозволялось разгуливать самим по себе, но тут, на М-Бике, никто вроде бы не возражал — точнее говоря, всем было наплевать. Таннер сам пахал свои два акра, сам сеял и сам собирал урожай. Ну, то есть когда ему хватало воды на полив. Сейчас, когда и временные и водные ресурсы жёстко контролировались, Таннер тянул только пол-акра, а тут особо не расторгуешься. Ни на продажу, ни на мену продукта почти не хватало. А ведь были и такие, кому приходилось ещё хуже. Таннер всё время экономил, чтобы подбросить что-нибудь Морене Босолей с дедушкой, чья ферма прогорела в ноль. Вот и сегодня Таннер собрал кое-каких овощей — картошки, лука, брокколи (составлявших основную часть его урожая) — и вышел в полый цилиндр, который высокопарно называл домом.
Вполне возможно, думал Таннер, на человека постороннего М-Бик произвёл бы большое впечатление — но только на чужака, который не провёл в нём всю свою чёртову жизнь. Снаружи он выглядел как исполинская консервная банка, крутящаяся вокруг своей оси, но внутри ошеломлённому землянину предстала бы сюрреалистическая картина: обычный сельский ландшафт, прилепившийся к внутренней поверхности банки под действием центробежной силы. Если смотреть в сторону горизонта, пейзаж перед тобой начинал плавно круглиться вверх, и некоторое время спустя ты уже любовался перевёрнутой фермой прямо у себя над головой, на расстоянии примерно мили; после этого земля, обежав полный круг, приветливо хлопала тебя сзади по плечу.
Внутренняя биосфера — биоцилиндр, если уж на то пошло, — М-Бика насчитывала полмили в ширину и чуть больше двух с половиной в длину. Если всю эту землю распластать на плоскости, говаривали старики, она окажется размером ровнёхонько с Центральный парк. Что такое Центральный парк, уже никто не помнил. Когда Таннер был маленьким, он думал, что если бежать достаточно быстро, можно преодолеть центробежную силу и выплыть в середину барабана… но со временем понял, что некоторые силы слишком могущественны, чтобы с ними спорить.