Грязь. Motley crue. Признание наиболее печально известной мировой рок-группы

Ее звали Бульвинкль. Мы называли ее так, потому что лицом она очень походила на американского лося из мультфильма. Но Томми, даже притом, что он

мог получить любую девчонку на Сансет Стрип [1] , которую только пожелал бы, не хотел порывать с нею. Он любил ее и хотел жениться на ней, потому что, по его рассказам, кончая, она могла забрызгать всю комнату.

К сожалению, это было не единственным, что она могла заставить летать по всему дому. Ещё были тарелки, одежда, стулья… но в основном это были её кулаки, что вполне было в её духе. До того времени я жил в Комптоне, я никогда раньше не видел, чтобы кто-то мог обладать такой силой. Одно не к месту сказанное слово или взгляд заставляли ее взрываться в ревнивом гневе. Однажды ночью Томми попытался не пустить её в дом, закрыв дверь на щеколду (замок был давно сломан, т. к. дверь уже неоднократно ломала полиция), тогда она схватила огнетушитель и бросила его через большое окно, чтобы пробраться внутрь. Полицейские приехали снова той же ночью и наставили на Томми пистолеты, в то время как мы с Никки прятались в ванной. До сих пор не могу понять, кого мы тогда боялись больше: Бульвинкля или полиции.

Стекло мы так и не вставили. Это было слишком сложной работой для нас. Теперь после вечеринок люди могли стекаться в наш дом, расположенный неподалёку от «Whisky A Go-Go» [2] , либо через разбитое окно, либо через изуродованную гнилую коричневую парадную дверь, которая оставалась закрытой только потому, что мы сворачивали кусок картона и подсовывали его под низ. Я делил комнату с Томми, в то время как Никки, этот засранец, отхватил себе большую комнату. Когда мы поселились там, мы договорились меняться, чтобы каждый месяц кто-то получал отдельную комнату в своё личное пользование. Но у нас никогда не получалось соблюдать этот порядок. Это было слишком сложной работой для нас.

На дворе был 1981-ый год, и мы были без гроша, с одной тысячью экземпляров семидюймового сингла, которые наш менеджер отпечатал для нас, и с десятком вещей, записанных на наше имя. В передней находился один кожаный диван и стереосистема, которую родители Томми подарили ему на Рождество. Потолок был покрыт маленькими круглыми вмятинами, т. к. каждый раз, когда соседи жаловались на шум, мы предпринимали ответные меры, стуча в потолок ручками швабр и гитарными грифами. Ковер был испачкан алкоголем, кровью и окурками от сигарет, стены чернели обожженными обоями.

Квартира кишела паразитами. Если нам нужна была духовка, то необходимо было выдерживать её при высокой температуре в течение добрых десяти минут, чтобы убить полчища насекомых внутри неё. Мы могли бы использовать ядохимикаты, чтобы истреблять тараканов, ползавших по стенам, но мы просто брали спрей с лаком для волос, подносили зажигалку к носику и сжигали ублюдков заживо. Конечно, мы могли позволить себе (или позволить себе украсть) такие важные для нас вещи, как, например, лак для волос, т. к. нам просто необходимо было делать высокие начёсы для выступлений в клубах.

Кухня была меньше, чем ванная, и такая же гнилая. В холодильнике обычно было немного старого тунца, пиво, болонская колбаса «Oscar Mayer», майонез с истёкшим сроком годности, иногда даже хот-доги, если это было начало недели (мы воровали их из винного магазина, который находился внизу или покупали их на отложенные деньги). Тем не менее, обычно Большой Билл — двухсоткилограммовый байкер и вышибала из клуба «Трубадур» (который умер год спустя от передозировки кокаина) — приходил и съедал все наши хот-доги. Мы всегда боялись сказать ему, что это единственное, что у нас было из еды на тот момент.

Были, правда, пара человек, которые жили на нашей улице, кто испытывал к нам чувство жалости, поэтому

время от времени они приносили нам по большому шару спагетти. Когда мы по-настоящему испытывали нужду, Никки и я встречались с девчонками, которые работали в продовольственных магазинах, только для того, чтобы разжиться продуктами. Но выпивку мы всегда покупали на собственные деньги. Это было делом чести.

В раковине догнивали: два стакана и одна тарелка (это всё, что у нас было из посуды), которые мы иногда ополаскивали. Порой было достаточно заплесневелого куска кекса, зачерствевшего на тарелке, чтобы заменить нам полноценную пищу, и Томми никогда этим не гнушался. Всякий раз, когда накапливался мусор, мы открывали маленькую скользящую дверь в кухне и выбрасывали его во внутренний дворик. Теоретически, внутренний дворик мог бы служить приятным местом, где могли поместиться мангал и кресло, но вместо этого там находились мешки, банки из-под пива и пустые бутылки, нагромождённые настолько высоко, что каждый раз, когда мы открывали дверь, нужно было сдерживать весь этот хлам, чтобы он не посыпался обратно в дом. Соседи жаловались на запах и крыс, которые целыми стаями бегали по всему нашему внутреннему дворику, но было совершенно бесполезно заставить нас что-то с этим поделать, даже после того, как у нашей двери появились представители лос-анджелесского департамента здравоохранения с судебным постановлением, обязывающим нас устранить ту экологическую катастрофу, которую мы устроили.

Уведомление, присланное на имя Никки (Micki (!!!)) Сикса 12 марта 1982 года из Лос-анджелесского департамента здравоохранения, в котором ему настоятельно рекомендуют выкидывать мусор в специальные водонепроницаемые контейнеры каждые 7 дней.

Но по сравнению с ванной наша кухня выглядела безупречной. За эти приблизительно девять месяцев, пока мы жили там, мы никогда не чистили туалет. Томми и я были еще подростками: мы просто не знали, как это делается. Мы бросали туда тампоны, оставшиеся в душе от девчонок, приходивших накануне ночью, слив и зеркало была черны от крашеных волос Никки. Мы не могли позволить себе — или просто были слишком ленивы, чтобы позволить — туалетную бумагу, поэтому там были заляпанные дерьмом носки, билеты на наши собственные концерты и страницы из журналов, разбросанных по всему полу. С обратной стороны двери висел плакат «Slim Whitman». Я даже не знаю почему.

Из ванной прихожая вела к двум спальням. Ковер в холле был покрыт обугленными пятнами, потому что во время репетиций нашего шоу мы поджигали Никки, и горящая жидкость всегда стекала по его ногам прямо на многострадальный ковёр.

Спальня, которую делили мы с Томми, была налево от прихожей, она была полна пустых бутылок и грязной одежды. Мы спали на матрасах, лежавших прямо на полу и покрытых простынями, цвет которых напоминал цвет раздавленного таракана. Однако мы считали нашу комнату весьма цивилизованной потому, что у нас была зеркальная дверь в уборную. Именно, что БЫЛА… Однажды ночью к нам пришёл Дэвид Ли Рот (David Lee Roth) с большой грудой всякой дури, которую он по обыкновению носил с собой, и сел на пол спиной прямо к этой самой двери. Пока он так сидел и что-то увлечённо нам рассказывал, дверь вдруг ни с того ни с сего сорвалась с петель, упала на него сзади и треснула пополам, ударившись о его затылок. Дэйв приостановил на полсекунды свой монолог, а затем продолжал, как ни в чём не бывало. Он, казалось, не заметил что произошло — он даже не просыпал ни крупинки своего «волшебного порошка».

У Никки в комнате был телевизор и несколько дверей, которые открывались в гостиную. Но он наглухо заколотил их по вполне определённым причинам. Он любил сидеть на полу, сочиняя “Shout at the Devil”, в то время как все веселились вокруг него. Каждый раз, когда мы играли в «Виски», половина толпы заваливала к нам домой после концерта и всю ночь пили, нюхали, кололись… короче, делали всё, что только могло прийти им в голову. Тогда я был единственным из нас, кто принимал наркотики внутривенно, потому что блондинка по имени Лави (Lovey), избалованная бисексуалка, не брезгавшая групповушкой, у которой был «280Z» [3] , показала мне, как нужно вводить кокс.