Грязная Земля
Шрифт:
— Да пошла ты… — простонал Вадик. — Мы его уроем… И тебя…
Раздался громкий удар деревом о металл и лязг металла. Вадик коротко вскрикнул:
— Ты чё, мля!.. Охренела?
Рафик не удержался — и коротко высунулся за дверной косяк — глянуть одним глазом. Сулима держала швабру с тряпкой наперевес, глядя на кабинку туалета. Дверь кабинки была грязно-мокрой, словно после удара шваброй — и чуть болталась. Две другие кабинки туалета были пусты, их двери болтались открытыми. На его глазах прикрытая дёрнулась внутрь, закрываясь плотнее. Рафик снова спрятался и прижался
— Ай-яй-яй… — Сулима цокнула языком. — Хулиганы замки сломали. Плохо, да?
Рафик вспомнил, как год назад в школе отремонтировали туалеты, и замки в том числе. А потом Вадик с Бобиком на спор выбивали двери — кто с одного удара выбьет.
Карма это бич.
— Отвали, тварь чёрножопая… — простонал Вадик. — Или твоему сыну хуже будет.
— Хуже чем тебе сейчас? — спросила Сулима насмешливо, а потом её голос вдруг стал непривычно жёстким. — Мой сын — это кусочек моей плоти, вырванный из меня. За него я сбежала в чужую страну. Вашу страну с вашими грязными туалетами. И если будет надо — я сделаю всё, чтобы его защитить.
Пауза.
— Всё сделаю. Терять мне нечего. А тебе — много чего.
— За базар… Ответишь, — простонал Вадик.
Сулима вздохнула. Её голос стал терпеливым:
— Ты что, готов, что девушки станут звать тебя Вонючкой и Грязной Жопой? Что тебя на вечеринки не позовут? Что у тебя за спиной смеяться будут?
Вадик не ответил, лишь снова простонал.
Голос Сулимы стал вкрадчивым:
— Сейчас ты немного опозорился — но это быстро забудут. Никто не узнает о нашем разговоре — просто отстань от моего сына. А вот если ты опозоришься сильнее…
— Плевать, что черножопые будут болтать. Не поверит никто! — слабо ответил Вадик.
— Только однажды появится фотография грязного туалета с подписью «кое-кто был здесь». А потом ещё раз и ещё раз. И тебе придётся сбежать, потому что уже никто не подаст тебе руки.
Молчание. Стон. И снова вкрадчиво:
— Но это же необязательно. Просто забудь о моём сыне. Тебе же есть кому показать свою удаль — вон сколько у вас грязных девок. А сына моего — просто забудь. Он же для тебя никто, мусор? Вот и не надо его замечать.
Молчание.
— Вот и хорошо, вот и думай. А я тут помою и пойду. Выздоравливай, дарагой!
Снова зашлёпала тряпка. Сулима не стала стучать в жестяную дверь ещё раз, или кричать «Ты понял меня? Повтори!». Тогда бы Вадик точно упёрся рогом, играя в игру «кто кого сломает». Потому что иначе «пацаны не поймут». Нет, она закончила беседу мягко, без угроз.
Рафик прислонился затылком к холодной шершавой голубой стенке и закрыл глаза. Он вдруг ощутил, какая сила скрыта в его маленькой, терпеливой матери. Он вдруг осознал, что он сам — не уникум, не аномалия, не отклонение. Он просто унаследовал нечто от своей матери, от своих предков.
Он — кровь своего народа. Она — сосуд, давший ему форму.
— Спасибо, мама, — прошептал Рафик.
И тихо вышел из туалета.
Кирилл и боль
Раздался резкий, словно звук выстрела, хлопок. Напряжённые дежурный и патрульный выдернули пистолеты. Сидоров поморщился:
— Опустить оружие! — он недовольно глянул на дверь. — Когда уже тут прокладку мягкую на двери сделают, каждый раз как будто выстрел. Руки-то давай!
Кирилл поднял руки и подал их Сидорову. Патрульный опустил оружие. Сидоров ловко защёлкнул наручники, которые, не глядя, выхватил из кармана.
— Пошли в КПЗ.
— Я заявление написал, вы его читали? — спросил Кирилл напряжённо и встал.
Сидоров глянул на дежурного.
— Да, мне доложили. Пришьём к делу. Ну, пошли! Сумку отдай Коснецову.
Патрульный убрал пистолет и подхватил рюкзак. И бутерброды с водой.
— Доесть можно? — спросил Кирилл, пытаясь собраться с мыслями.
Дежурный и патрульный засмеялись. Сидоров безразлично улыбнулся и отвернулся к двери:
— Не о том волнуешься. Тебя посадить могут лет на пять, а ты о еде думаешь.
— Мне восемнадцати нет, — вдруг вспомнил Кирилл.
— Вдруг это поможет? И Сидоров поморщился, остановился, развернулся:
— Опытный? Ну, значит, сейчас мамке с папкой позвоним.
— Не надо им, — теперь поморщился Кирилл. — Они в разводе.
— Ну кому тогда звонить будем?
— Тренеру, — вздохнул Кирилл. — Матвей Иванычу.
— Давай номер.
— В телефоне…
Звонить Сидоров пошёл сам. Кириллу разговаривать не дали.
Кирилла же посадили в комнату с двумя жесткими стульями и столом и оставили одного. Вскоре Сидоров вернулся и начал задавать вопросы о произошедшем. Кирилл вначале подробно рассказывал, а затем осознал, что следователь ведёт к одному — чтобы Кирилл так или иначе рассказал, как он избил четверых детей. Про сестру он не спрашивал. Про Вику — тоже. Кирилл начал злиться:
— А вы моё заявление прочитали? — спросил, перебивая следователя. — Веню тоже арестовали?
Следователь замолчал. Сложил руки перед собой, глянул на Кирилла, пару секунд помолчал:
— Ты мне, Кирилл, симпатичен, поэтому скажу честно. Ситуация у тебя хреновая. Против тебя четыре свидетеля, а за тебя никого.
— И что, это Веня говорит, что я на него напал, хотел убить и ограбить?
— Ну, не совсем, — следователь хмыкнул. — Он говорит, что его ударили по голове и он мало что помнит. Но если бил не ты — значит, у тебя был сообщник, который бил. А это значит — нападение в сговоре группой лиц! Сечёшь?
— Что секу?
— Ухудшается твоя ситуация. Можешь и на десятку сесть. Мой тебе дружеский совет…
Сидоров склонился к Кириллу, дружески улыбнулся, поглядел ему отечески в глаза:
— Выбрось ты своё заявление и пиши явку с повинной. Мол так и так, был пьян, увидел, как сестру тискают и избил четырех мальчиков…
Кирилла как кипятком ошпарило. Он покраснел, раскрыл рот, чтобы резко ответить, но сдержался. Лишь спросил:
— И что тогда?
— Ну, тогда, ввиду первого привода, а также несовершеннолетия, а также других смягчающих обстоятельств — похлопочем, чтобы получил ты год условно. То бишь, не в тюрьме сидеть, а дома. Опять же, если подельников сдашь, то зачтётся.