Грязное мамбо, или Потрошители
Шрифт:
Как мы будем это делать: на пределе возможностей, которые всегда оказываются больше, чем человек привык считать.
Почему мы будем это делать: из любви к Америке. Из любви к демократии. Из любви к свободе.
Я поверил каждому слову.
После собрания лейтенант Медейрос и его офицеры установили возле дверей аудитории хлипкий ломберный столик, где мы могли получить ответы на любые вопросы, связанные с военной карьерой. Рослый паренье исклеванными акне мясистыми щеками зажал в углу сержант-майора и затеял односторонний спор о текущей военной
Лейтенант Медейрос был свободен. Кинувшись к его столу и слегка напугав своим внезапным появлением, я выпалил:
— Как вы считаете, из меня выйдет хороший солдат?
И картинно напряг щуплые бицепсы в тщетной надежде натянуть рукава рубашки.
Лейтенант откинулся на спинку стула, с тайной усмешкой оглядел меня с головы до ног и прищурился, оценивая, как борова — призера на деревенской ярмарке.
— Ты занимаешься спортом, сынок?
— Спортом, сэр?
— Ну, физкультура в вашей школе есть? — кивнул он в сторону спортзала.
— А, да, сэр. Лакросс. Я играю в лакросс.
— И как, успешно?
Я пожал плечами.
— Четвертое место на кубке штата.
— Четвертое, значит? Этого хватит, чтобы получить стипендию на обучение в колледже? — спросил он.
— Я не… не знаю. Не знаю, сэр. — Впервые в моем присутствии прозвучало слово «стипендия», отчего меня пробила дрожь.
— У твоих родителей хватит денег, чтобы послать тебя в колледж?
— Нет, сэр. — Отец вкалывал как проклятый, чтобы удержать нашу семью в рамках среднего класса, но позиции слабели с каждым днем. — А разве армия не платила за ваше обучение в колледже, сэр?
Он проигнорировал мои слова.
— У тебя наверняка имеются другие способности. Небось мечтаешь податься в торговлю или заняться компьютерами? Есть техническая жилка? Сейчас механики хорошо получают, только подучись.
— Я… я не знаю, — пытался я выдавить улыбку. — Наверное, могу и в механики, но… я правда не знаю. Может, прежде посмотреть мир. Путешествовать. Вместе с армией. Я хотел бы записаться в армию.
«Сейчас ты обрадуешься», — подумал я. Уже несколько минут, покинув аудиторию, я ничего так не хотел, как польстить этому человеку, удивительному воину с благородным увечьем, полученным в самом пекле боя.
Ответа пришлось ждать несколько секунд. За это время я успел перебрать все возможные мотивы, по которым мне могут отказать. Меня охватил страх, желудок скрутило жгутом, и его содержимое ощутимо поднялось к горлу, угрожая вот-вот хлынуть изо рта. Я подавил рвотный позыв, твердо решив избавить мужественного офицера от полупереваренной школьной лазаньи.
Наконец лейтенант Медейрос покачал головой, чуть заметно двинув уголками рта, словно там сформировался — и сразу исчез — мой приговор.
— Возьми эти бумаги домой и поговори с родителями, — вздохнул он, единственной рукой пододвинув ко мне ворох листков. — А солдат из тебя получится, как из других, — не хуже и не лучше.
Теперь я понимаю, что лейтенант Медейрос пытался меня отговорить. Попытка получилась довольно бездарной, но он наверняка годами безуспешно отговаривал пацанов от записи в вооруженные силы, а ведь даже самое ничтожное напряжение после многократного повторения становится форменной каторгой. Но тогда я в упор не замечал намеков, ни туманных, ни прозрачных, ослепленный белой формой, начищенными пуговицами, безукоризненными лацканами и сверкающими знаками отличия.
Я записался в армию из-за военной формы. Не я первый, не я последний.
Через три года, когда почетный тур по выполнению долга перед родиной подошел к концу, я снова выбрал профессию с не совсем чистыми намерениями и вновь позволил запудрить себе мозги полагающимся снаряжением. Камуфляж, ножи, газ, оружие — особые инструменты парней, принудительно возвращающих биокредиты, и после двух лет армейской хандры я рвался применить свои силы на полях сражений американского медицинского сообщества. Не случайно сейчас я использую все это для самообороны, скрываясь от бывших работодателей. Война не закончилась, сменился театр военных действий.
Джейк, напротив, отнюдь не проникся выступлением офицеров, появившихся у нас в тот день. Он обозвал их балдафонами, кувшинноголовыми и массой других вещей, которые, уверен, почерпнул из фильмов, но, как и я, унес бумаги домой и на следующее утро принес заполненными и подписанными.
Когда я спросил Джейка, почему он записался в армию, он пожал плечами и ответил:
— Там бесплатная жратва. А мужчине надо есть.
Ей-богу, это была самая лучшая причина среди всех прочих.
С Джейком Фрейволдом меня подружил пинок в задницу. В третьем классе учительница миссис Тоун предложила нам сочинить стихи о любимом времени года. Я выбрал осень, отчасти потому, что мне нравился холодный, прозрачный осенний воздух, но скорее, это первым пришло в голову, а долго раздумывать было лень.
Когда наступило мое время декламировать, я вышел к доске и начал:
Ранней осенью в поляхХлопок доцветает…Не успел я прочесть третью строчку, как меня перебил голос из коридора, донесшийся через открытую дверь класса:
— Дурак, это не в рифму.
Пацан был выше меня минимум на фут, а тяжелые надбровные дуги — настоящий валик из кости и плоти — придавали ему сходство с мрачным пещерным человеком эпохи неолита. Но свою фразу он сказал так просто, что я сначала принял ее за шутку и продолжил:
— А гуляя по лугам…
— Вообще не в рифму. Такому чтецу пинок под задницу.
Он пошел дальше по коридору. Учительница тяжело вздохнула.
— Продолжай, — велела она. — Заканчивай стих и садись.
Через три часа Джейк поймал меня у школы за велосипедной стойкой и начал всерьез отвешивать пинки под задницу. Пропустив несколько ударов, я, сознаюсь без всякой гордости, пнул обидчика в пах, но это его только раззадорило.