Грязные игры
Шрифт:
Погода погодой, но она скучала по русской пище, по черному хлебу и соленым огурцам, по бабушке. И, конечно, больше всего по Саше. Хоть тот и вел себя не слишком-то примерно в последние месяцы их совместного житья-бытья. Но здесь, под солнцем и пальмами все плохое как-то забылось. К тому же сытная беззаботная жизнь безусловно располагает к всепрощению.
Кроме няни в доме хозяйствовали: повариха Антонина, садовник Николай, горничная-уборщица Леночка. Несколько средних лет женщин были на подхвате. Они все время менялись и Оля, обалдев от большого количества новых лиц, никак не успевала запомнить
Повариха и садовник — супружеская пара в летах — были из Пскова, типичные «советские люди», даже по-английски не научились говорить. Но представились все-таки просто по именам — в Америке отчества как-то не приживались. Николай в советском прошлом был инженером, а Антонина — шеф-поваром интуристовского ресторана. Поэтому блюда русской кухни у нее были — пальчики оближешь.
Сначала Оля робела и чуть ли не стеснялась прислуги, потом вдруг поймала себя на том, что начала на людей прикрикивать. Прямо барыня на вате! Лишь через пару месяцев, привыкнув к новой для себя роли, она нашла верный тон. И с тех пор каталась как сыр в масле, предоставив с одной стороны прислуге возможность нести груз своих обязанностей, а с другой — оставив за собой право контроля и даже наказания провинившихся, А хозяйство — после московских-то углов было огромное...
Ванька же вписался в курортную жизнь сразу. Эх, хорошо быть ребенком! Только вот баловали его тут почем зря. Да, еще здесь были кошки. Рыська и Марыська. Обе рыжие и достаточно нахальные. Поначалу нахальные. Ванька быстро их поставил на место, пару раз чуть не задушив в объятиях:. Теперь большую часть времени Рыська и Марыська проводили в щелях за шкафами, куда ребенок не мог добраться со своей любовью к животным... и водяным пистолетом. А наглые свои усатые физиономии казали миру, лишь по вечерам, когда мальчик под ведомством Ксюши ложился в кроватку в своей детской. Оля специально привезла с собой книжку с теремками и колобками, Хотела, чтобы Ванька слушал русскую речь.
Обязанность читать мальчику вслух Оля возложила, когда не делала этого сама, на Ксюшу. .
«...С этих пор братья стали жить вместе, под одной крышей. Вот и все, что мы знаем про трех маленьких поросят — Ниф-Нифа, Нуф-Нуфа и Наф-На-фа...», — читала она Ивану перед сном с неистребимым хохляцким акцентом...
— Ну, ты понял сказку про трех поросят? — спросила сына на другой день Оля. Ванька насупился и кивнул. — Ну, о чем она?
— Вок ляки озе... — «Волк лапки обжег», — поняла Ольга и захохотала, как сумасшедшая, хотя у малыша глаза были на мокром месте от сочувствия бедному волчку, которого доконали злые поросята.
А когда она описала эту сцену с Иваном Максу, приглашая посмеяться, тот сказал без тени улыбки, что вообще-то это сказка о наезде на трех поросят. Смешного здесь ничего нет. Просто они хорошо подготовились к накату. И правильно организовали охрану...
И только после этого позволил себе сдержанно усмехнуться, давая понять, что это шутка. «Кто бы мог подумать, Макс способен шутить, у него есть чувство юмора! Кто бы мог подумать?», — удивилась Оля.
Вечером того же дня Макс удивил Олю еще раз. Она была в доме, когда услышала доносившееся откуда-то сверху бренчание гитары. Это был не какой-то из американских стилей,
Она пошла на звук, на крышу особняка, служившую одновременно солярием. Макс, сидя в одном из шезлонгов спиной к ней, очень серьезно, как все, что он делает, пел... Даже не пел, а словно говорил сам с собой:
А потом до утра можно пить и гулять, Чтоб звенели и пели гитары, И спокойно уснуть, чтобы не увидать Во сне кошмары, мусоров и нары...
«Надо же, — подумала Оля, — Макс еще и на гитаре играет! Вот уж не ожидала... Вот только ни голоса, ни слуха!»
Она подошла и устроилась на соседнем шезлонге. Но Макс, не допев Высоцкого до конца, отставил гитару в сторону... Вот вечно он такой — на все пуговицы застегнутый!
Некоторое время они сидели молча, глядя на океан, серебрившийся вдали... Потом Оля, чтобы не молчать, спросила, откуда у него такой большой шрам от ожога на спине. Его она заметила, когда Макс, выбравшись из бассейна со своей панамой, снял майку.
— Горел в бээмпэ под Кандагаром, — неохотно объяснил охранник.
— Расскажи, — попросила Оля.
— Да что рассказывать... Подорвались на мине, дверь заклинило, мы все задохнулись от дыма там, как крысы на сковородке вертелись... — Он тяжело вздохнул. — Ребята снаружи ломом открыли люк, вытащили нас... Я один из пятерых выжил.
— Как же ты потом?
— Клаустрофобия у меня была... И ожог, двадцать процентов тела... В Центре реабилитации пришлось поваляться-Вылечили...
Он встал и, взяв гитару, аккуратно положил ее на свой шезлонг.
— Ты извини, Оль, я пойду... — видно, разговор давался ему нелегко, так сильно он был расстроен. — Ты первая, кому я об этом рассказал... До завтра, — и он направился к ведущей в дом лестнице.
А Оля подумала, что зря он так все в себе носит. Добром это не кончится. Иногда нужно выговориться, расслабиться...
Из всех развлечений, после купания в океане, больше всего Оле здесь нравился аквапарк, тот, что был неподалеку от Фламинго-парка. Он, видимо, был не самым большим в Майами, зато здесь было как-то очень уютно и, одновременно, захватывающе. Оле самой очень нравилось скатываться по водяным горкам, пока Ваня с няней катался в лягушатнике, где все было «как у больших», только в уменьшенном виде...
Оля с дикими криками спускалась по спиралям, вместе с Максом на двойном надувном круге они ухали вниз по двускатному желтому желобу, который потом возносился вверх, и лишь после нескольких динамичных, колебаний вверх-вниз круг с седоками застывал в нижней точке равновесия. Были там и черные закрытые трубы, где по стенкам светились тусклые лампочки, а ты не мог понять, куда и в каком точно положении несешься.
Но самой восхитительной и ужасной была водяная горка под названием «камикадзе». Она представляла собой широкую, почти вертикально закрепленную пластиковую трубу с загнутым кон-цом-отверстием, направленным в сторону бассейна... Человек-снаряд в ней набирал такую скорость, что, вылетая из нее, плюхался в бассейн, пролетев несколько метров по воздуху.