Грязные войны буржуинов
Шрифт:
С июня 1967 г., когда Израиль присоединил западную часть Иерусалима, Саид ощущает себя палестинским беженцем. Тем не менее, он осуждал антиеврейский террор, постоянно писал о том, что евреи и арабы должны жить вместе, в одном государстве, выступал против наиболее жестких формулировок Палестинской хартии. При этом он постоянно критиковал политику США на Ближнем Востоке за ее высокомерие и в результате оказался под перекрестным огнем критики: и не свой и не чужой.
До самой смерти в 2003 г. Саид активно работал. Трудно сказать, что было главным в его многогранной деятельности – политическая борьба, наука или искусство. Ясно одно: своей книгой «Ориентализм» он вошел и в историю науки, и в политическую практику взаимоотношений ислама и Запада.
Сразу отмечу, что «Ориентализм» Саида был не единственной книгой о
2
«Свое правление» (хинди).
Если переплавить рассуждения Саида в чистую логику, то главный вывод работы заключается в следующем: западный ориентализм был создан не для понимания цивилизаций Востока, а для понимающего контроля. Самое время осознать, что понимание в рамках этой дисциплины нужно было и закладывалось настолько, насколько это необходимо для того, чтобы представители одной цивилизации контролировали представителей других цивилизаций в своих экономических и политических интересах. Как не вспомнить в связи с этим еще одного выдающегося мыслителя – француза М. Фуко. В работе «Надзирать и наказывать», анализируя «микрофизику власти», он подчеркивал особую важность того, что: а) власть производит знание; б) власть и знание непосредственно предполагают друг друга; в) нет ни отношения власти без соответствующего образования области знания, ни знания, которое не предполагает и вместе с тем не образует отношений власти.
Таким образом, «ориентализм» – это и корпус текстов, и стиль мышления, и корпоративный институт, и средство господства (А. Грамши называл это «культурной гегемонией»), и политическая доктрина об отношениях Востока и Запада. Кроме того, как подчеркивал Саид, европейская культура, особенно в Новое время, набирала силу и формировала свою идентичность, противопоставляя себя Востоку, который выступал как «образ Другого».
Саид считал, что «ориентализм» порожден определенными политическими силами и процессами, а потому «успехи, достигнутые “наукой”, подобной ориентализму в его академической форме, меньше соответствуют объективной истине, чем нам зачастую хотелось бы думать». А зачем она, эта истина? В свое время еще М. Лютер учил: «Дух Истины болезнетворен… Ибо истина не лестна». Да к тому же, как пел В. Высоцкий: «Разницы нет никакой между Правдой и Ложью, – если, конечно, и ту, и другую раздеть».
Действительно, о какой истине можно говорить, если в «ориентализме» Восток был представлен как статичный, неспособный к самостоятельному развитию. То есть собственно восточная динамика была представлена как статика лишь потому, что она незападная, а собственно восточный тип развития был представлен как отсутствие развития, поскольку он не соответствовал западным представлениям о развитии, о линейном прогрессе. Так (текст за текстом) вырабатывалась ориенталистская мифология – миф о Востоке, в создании которого, помимо ученых, активное участие принимали европейские писатели, поэты, путешественники. Последние, посещая страны Востока, обращали внимание только на экзотику и искали то, что подтверждает стереотипы (восточная лень, восточный деспотизм, восточная чувственность и т. п.). В свою очередь эти стереотипы – по закону обратной связи – укрепляли научные схемы. Из научного дискурса ориентализм превращался в систему непререкаемых истин и поэтому, писал Э. Саид, полемически перегибая палку, «справедливо будет сказать, что каждый европеец, высказываясь о Востоке, неизбежно проявлял себя как расист, империалист и почти этноцентрист».
Значительную роль в формировании ориентализма и навязывании его жителям Востока в качестве средства их самопознания сыграл тот факт, что административными языками колоний были английский и французский, т. е. само познание афро-азиатов развивалось не на их родных, а на чужих языках. Стоит согласиться с И. Бродским: «…память одной цивилизации не может, и, наверное, не должна, стать памятью другой. Но когда язык не в состоянии воспроизвести отрицательные реалии другой культуры, может возникнуть наихудшая из тавтологий». Изучение одной цивилизации на языке другой (причем эта другая – западная) воспроизводит все тот же тавтологичный европоцентристский подход, который в познании друг друга демонстрирует катастрофичные результаты.
Как любая новая парадигма «ориентализм» Саида не лишен противоречий, на которые, кстати, обратили внимание критики, причем, что интересно, не западные, а арабские. Дело в том, что, по Саиду, европейский ориентализм как форма негативного отношения к Востоку начал развиваться уже в древности, его вехи – Гомер, Эсхил, Еврипид, позднее – Данте. В то же время он акцентирует значение колониальных интересов как фактора развития ориентализма. Возникает вопрос: ориентализм всегда был равен самому себе или все же то, что подвергает критике Саид, действительно возникло в XIX в.? В последнем случае неправомерно переносить черты новоевропейского ориентализма на античные и средневековые штудии Востока.
Поскольку Саид подчеркивает сквозной исторический характер враждебного отношения Запада к Востоку (при этом у него в Запад попадают три разные исторические структуры, три эпохи европейского ряда развития – Античность, Средневековье, Новое время), то ориентализм оказывается скорее чем-то постоянным, статичным. Получается, что в своем исследовании Саид подходит к ориентализму с тех же позиций, за которые критикует западных ориенталистов в их подходе к Востоку – как к чему-то статичному. Кроме того, нельзя не согласиться с теми критиками Саида, которые пишут, что он, упрекая Запад в создании образа враждебного Востока, сам создает образ враждебного Востоку Запада с гомеровских времен.
Все это лишний раз свидетельствует о сложности процессов открытия и открытости знания. Любую проблему в отношениях и подходах важно суметь «увидеть», а чтобы увидеть нужно незашоренное сознание, которое позволит посмотреть на мир через другую, иную парадигму.
В общем, «ориентализм» – очень сложная по композиции и происхождению конструкция, а работа Саида ставит намного больше вопросов, чем дает ответов. Главное, что она заставляет думать и проникать в суть причинности происходящего в современном мире. «Ориентализм» – это хороший повод для дискуссии, для того, чтобы, оттолкнувшись от Саида, двинуться дальше. Тем более что проблема западоцентризма в анализе социально-исторических явлений остро стоит не только в изучении Ближнего Востока, но также и в изучении других регионов и стран Востока (Индия, Китай, Япония), с одной стороны, и ряда очевидно незападных обществ, прежде всего, Балкан и России. По сути это проблема соответствия современного обществоведения, возникшего как научное и идеологическое отражение развития Запада на его буржуазной стадии, задачам исследования небуржуазных и незападных обществ.
Ответ на этот вопрос, имеющий огромное значение для понимания происходящего, в свою очередь, предполагает ответ на многие другие вопросы. Например, подъем Запада – это случайность или закономерность? Если случайность, то каким был бы Восток, если бы Запад не завоевал его? Если закономерность, то – что лежит в ее основе? В чем принципиальная разница отношений к реальности между Западом и Не-Западом?
Известный социолог С. Амин, в частности, уже дал шутливый ответ на последний вопрос в своей книге – «Восток и Запад: поиск Египтом национальной идентичности» (Amin S. Orientand Occident: an Egyptian Quest for National Identity). Три человека состязались в опыте и умении. Найдя скелет льва, они стали обсуждать, что нужно и можно с ним сделать. Первый сказал: «Я знаю, как сложить кости вместе». Второй ответил: «Я знаю, как нарастить на него кожу и мясо». Третий оказался самым амбициозным и заявил: «Я могу оживить его». Он оживил льва, и оживший лев съел всех троих.