Гуарани
Шрифт:
Привыкшая к поэтическому языку индейца, Сесилия ждала, что он пояснит свою мысль.
Индеец продолжал:
— Пери не унесет с собой свою душу, он оставит ее в этом цветке. Ты будешь не одна.
Девушка улыбнулась и, взяв лилию, спрятала ее у себя на груди.
— Она будет со мной. Иди, милый брат, и возвращайся скорее.
— Пери не уйдет далеко. Когда ты позовешь, он услышит.
— А ты мне ответишь, да? Чтобы я знала, что ты близко?
Прежде чем уйти, индеец разложил вокруг Сесилии, на некотором расстоянии от нее, несколько небольших костров из веток лавра, коричного дерева, уратаи
Таким образом, он сделал ее убежище неприступным. , С одной стороны была река, с другой — костры, которые преграждали путь хищным зверям и змеям. Разносившийся вокруг пахучий дым разгонял даже насекомых. Пери не мог допустить, чтобы оса или муха ужалила его сеньору и высосала хоть капельку ее крови. Вот почему он и принял все эти меры предосторожности.
Сесилия могла теперь чувствовать себя спокойно, как во дворце. Да он и в самом деле был похож на дворец лесной царицы, этот тенистый шатер, полный прохлады, где трава заменяла ковер, листва — балдахин, гирлянды цветов — бахрому, пение сабиа — оркестр, речная гладь — зеркало, солнечный луч — золоченые арабески.
Девушка видела, как индеец заботился о ее безопасности, и не сводила с него глаз, пока он не исчез в чаще леса.
Когда она почувствовала, что рядом никого нет, что она совсем одна, она потянулась за спрятанным у нее на груди цветком Пери.
Хоть она и была христианкой, она не могла побороть в себе невинное суеверие, которому поддалось ее сердце: когда она понюхала лилию, ей показалось, что рядом с нею живое существо, что душа Пери осталась в этом цветке.
Есть ли на свете хоть одна шестнадцатилетняя девушка, в сердце которой не нашли бы себе приют эти полные очарования иллюзии, которые рождаются вместе с первой любовью?
Какая девушка не гадает по лепесткам ромашки и не считает черную бабочку дурным предзнаменованием, предвещающим потерю самых сладостных для нее надежд?
Точно так же как у человечества в целом на заре его существования, так и у каждого отдельного человека на заре жизни есть своя мифология, быть может, еще более поэтичная и прекрасная, чем та, которую создали греки. Ее Олимп, населенный богами и богинями неслыханной красоты, — это сама любовь.
Сесилия любила. В неведении своем девушка старалась обмануть себя, объясняя наполнявшее ей душу чувство братской привязанностью и называя ласковым словом «брат» того, кого в душе ей уже хотелось назвать иначе, — именем, которое ее губы еще не решались произнести.
Она была одна, и все же стоило ей подумать об этом, как щеки ее заливались краской, сердце трепетало и голова склонялась к плечу, словно чашечка цветка, отяжелевшая под животворными лучами солнца.
О чем она думала, устремив взгляд на лилию, согревая ее своим дыханием, когда сидела, обхватив руками колени и глаза ее были полузакрыты?
Она думала о прошлом, о том, что оно не вернется, о быстротечных мгновениях настоящего и о будущем, которое неведомо, загадочно, смутно.
Она думала, что на целом свете у нее нет никого, кроме брата по крови, о котором она ничего не знает, и брата по духу, к которому теперь устремляются все ее чувства.
Лицо ее омрачалось грустью, когда она вспоминала отца, мать, Изабел, Алваро — всех, кого она любила, всех, из кого состояла ее вселенная. Единственное утешение она находила в надежде, что эти двое никогда ее не покинут.
Эта надежда делала ее счастливой; она больше ничего не хотела, она не просила бога ни о чем, лишь бы в жизни, которая ей теперь предстоит, остались эти два друга и все воспоминания о жизни былой.
Тени деревьев дотянулись уже до воды, а Пери все еще не было. Сесилия испугалась, не случилось ли с ним что-нибудь, и позвала его.
Индеец отозвался издалека и вскоре появился из-за деревьев. Судя по тому, что он нес, поиски его были не напрасны.
— Как долго тебя не было! — воскликнула Сесилия, идя ему навстречу.
— Ты же не тревожилась. Вот Пери и пошел в лес, зато завтра Пери тебя не покинет.
— Только завтра?
— Да, потом мы уже будем на месте.
— Где? — живо спросила девушка.
— В деревне гойтакасов, в хижине Пери. Там ты будешь приказывать всем воинам племени.
— А как же мы потом доберемся до Рио-де-Жанейро?
— Не беспокойся: у гойтакасов есть игары 69 , большие, как это дерево, что достает до облаков. Стоит только взмахнуть веслом, они скользят по воде, как белокрылые птицы атиати 70 . Прежде чем исчезнет месяц, который должен сейчас родиться, Пери оставит тебя у сестры твоего отца.
— Оставит! — воскликнула девушка, бледнея. — Ты хочешь меня оставить!
— Пери — дикарь, — печально сказал индеец. — Он не может жить в табе белых.
69
Игара — большой челн.
70
Атиати — чайка.
— Почему? — тревожно спросила девушка. — Разве ты не такой же христианин, как Сеси?
— Пери пришлось стать христианином, чтобы тебя спасти. Но Пери умрет диким, как Араре.
— О нет! — воскликнула Сесилия. — Я научу тебя любить бога, матерь божью, святых и ангелов. Ты будешь жить со мной и никогда меня не покинешь!
— Пойми, сеньора. Цветок, который дал тебе Пери, увял, потому что его оторвали от корня, а ведь он был у тебя на груди. В табе белых, даже подле тебя, с Пери станет то же, что с этим цветком: тебе самой будет стыдно глядеть на него.
— Как тебе не совестно, Пери! — воскликнула девушка.
— Ты хорошая, но у тех, чья кожа такого цвета, как у тебя, сердце совсем не такое. У них дикарь становится рабом рабов. А тот, кто родился первым в своем племени, может быть только твоим рабом, и ничьим больше! Он — господин полей и лесов, и он приказывает самым славным!
Видя, сколько благородной гордости блеснуло в глазах индейца, Сесилия почувствовала, что не может заставить его изменить решению, продиктованному таким высоким чувством. Она признавала, что в его словах великая правда, и всем своим существом соглашалась с ней. Подтверждением тому был переворот, совершившийся в ее собственной душе, когда она увидела Пери среди этой девственной природы — свободного, величавого, царственного.