Гуарани
Шрифт:
Дон Диего преклонил колена и с нежностью поцеловал руку фидалго.
— Простите меня, отец, я вас не понял. Я должен был догадаться, что дон Антонио де Марис не станет требовать от своего сына того, что недостойно.
— Ну хорошо, сын мой, не будем терять времени. Помни, как много лишний час и даже минута значат для тех, кто ждет.
— Я еду сейчас же, — сказал кавальейро, направляясь к двери.
— Передай это письмо Мартину де Са, губернатору капитании, а вот это — шурину моему, твоему дяде Криспину Тенрейро 60 , доблестному фидалго, который избавит тебя от труда искать защитников для твоей семьи. Ступай, простись с матерью и сестрами, а я велю все подготовить для твоего отъезда.
60
Криспин Тенрейро — один из основателей Рио-де-Жанейро. Был женат на доне Изабел Марис, сестре дона Антонио де Мариса.
И, не давая воли своим чувствам, фидалго вышел из кабинета, где происходила вся эта сцена, чтобы встретиться с Алваро.
— Алваро, отберите четырех человек, чтобы сопровождать дона Диего в Рио-де-Жанейро.
— Дон Диего уезжает? — удивился кавальейро.
— Да, я потом скажу почему. А сейчас выполняйте мое распоряжение — и поскорее, чтобы через час все было готово!
Алваро направился в то крыло дома, где жили авентурейро.
Там царило смятение. Одни открыто выражали свое недовольство; другие о чем-то перешептывались; третьи, наконец, только смеялись над подавленным настроением своих товарищей и открыто порицали роптавших.
Айрес Гомес во всех своих военных доспехах прогуливался по площадке, держа шпагу наготове, высоко подняв голову и подкрутив усы. Когда он подходил ближе к авентурейро, те понижали голос, но стоило ему немного отойти, как ропот возобновлялся.
Больше всего спорили и шумели три группы. Это были люди, собравшиеся вокруг уже известных нам троих авентурейро — Лоредано, Руи Соэйро и Бенто Симоэнса.
Причиной этого почти всеобщего недовольства было следующее.
Около шести часов утра Руи, как было условлено, первым направился к лестнице, чтобы уйти в лес.
Каково же было его удивление, когда он увидел, что Васко Афонсо и Мартин Ваз охраняют выход. Раньше этого никогда не бывало: охрану выставляли только на ночь, а с наступлением утра всегда снимали.
Он еще больше удивился, когда оба часовых, скрестив шпаги, почти одновременно произнесли:
— Хода нет.
— Это почему?
— Таков приказ, — ответил часовой.
Руи побледнел и поспешил вернуться: первой мыслью его было, что их выдали, надо было предупредить Лоредано.
Но Айрес Гомес перехватил его по дороге и повел за собою в сторону галереи; там достойный эскудейро выпрямился и, приложив руку ко рту, крикнул:
— Слушай мою команду! Выходи все!
Авентурейро вышли во двор и окружили Айреса Гомеса; Руи успел шепнуть несколько слов итальянцу, и оба они, бледные от волнения, но полные решимости, стали ждать, чем кончится этот сбор.
— Сеньор дон Антонио де Марис поручил мне, — начал эскудейро, — передать вам следующее: он приказывает, чтобы без его распоряжения ни один человек не отлучался из дома. Тот, кто нарушит этот приказ, поплатится головой.
В ответ последовало гробовое молчание.
Лоредано и его два сообщника переглянулись.
— Понятно? — спросил Айрес Гомес.
— Ни мне, ни моим товарищам не понятно, для чего это понадобилось, — возразил итальянец, выходя вперед.
— Да, в самом доле, для чего? — закричали наперебой авентурейро.
— Приказы выполняются, а не обсуждаются, — не без торжественности ответил эскудейро.
— А все-таки мы… — начал было Лоредано.
— Разойдись! — крикнул Айрес Гомес. — Кто недоволен, пусть жалуется сеньору дону Антонио де Марису.
И эскудейро с невозмутимым спокойствием прошел сквозь толпу и стал расхаживать по площадке, поглядывая на недоумевающих солдат и исподтишка посмеиваясь над их разочарованием.
Недовольны были почти все. Не говоря уже о заговорщиках, у которых был составлен точный план действий и которые рано утром рассчитывали выйти из дома, все прочие, привыкшие охотиться и свободно ходить но лесу, встретили этот приказ тоже без всякого удовольствия; только несколько человек, из числа более простодушных и веселых, отнеслись к нему совершенно спокойно и лишь подшучивали над огорчением своих товарищей.
Едва только Алваро подошел к ним, все взоры устремились на него; авентурейро надеялись, что он им разъяснит, что же случилось.
— Сеньор кавальейро, — сказал ему Айрес Гомес, — я объявил приказ не отлучаться из дома.
— Хорошо, — ответил Алваро и, обратившись к собравшимся авентурейро, продолжал: — Это совершенно необходимо, друзья мои. На нас собираются напасть индейцы. Надо принять все меры предосторожности. Защищать нам придется не только собственную жизнь — для каждого из нас она по так-то уж много значит, — но жизнь человека, который верит в нашу доблесть и преданность, а также покой благородного семейства, которое все мы глубоко чтим.
Внушительные слова кавальейро и его обходительность, несколько смягчившая твердый тон, каким эти слова были произнесены, совершенно всех успокоили; даже самые недовольные и те, казалось, умиротворились.
Один только Лоредано негодовал: ему приходилось отложить осуществление своего плана. Предпринимать что-либо в стенах дома было делом рискованным — малейшее неосторожное движение могло его выдать.
Алваро обменялся несколькими словами с Айресом Гомесом и снова повернулся к толпе.
— Дону Антонио де Марису нужны четыре человека, чтобы сопровождать его сына, дона Диего, в город Сан-Себастьян. Скажу прямо, по этим диким местам путешествовать вчетвером очень опасно. Кто из вас вызовется его сопровождать?
Два десятка человек вышли вперед; кавальейро выбрал из них троих.
— Вы будете четвертым, Лоредано.
Итальянца, который прятался за спинами товарищей, слова эти поразили как громом — уехать при таких обстоятельствах значило бы навсегда проститься со своей заветной надеждой: во время его отсутствия все тайное могло стать явным.