Гуарани
Шрифт:
— Кто же войдет первый?
— Давайте бросим жребий, — предложил Руи.
— Как?
— А вот как, — решил итальянец. — Видите это дерево? Тот, кто добежит до него первый, войдет в дом последним.
— Решено!
Все трое взяли клавины на перевязь и приготовились к бегу.
Пери услыхал эти слова, и его тут же осенила мысль: когда авентурейро побегут, кто-то из них непременно отстанет; и, вслед за Лоредано, индеец сказал себе:
«Последний будет первым».
Он выбрал три стрелы и натянул тетиву, решив перестрелять предателей поодиночке.
Все трое пустились бежать. Но через несколько мгновений Бенто Симоэнс споткнулся, налетел на Лоредано и упал навзничь.
Лоредано выругался. Бенто запросил пощады. Руи, который был уже далеко впереди, вернулся посмотреть, что случилось.
Замысел Пери не удался.
— Вот что, — сказал Лоредано, — в состязаниях проигрывает упавший. Ты будешь первым, Друг Бенто.
Авентурейро ничего не ответил.
Пери, однако, не терял надежды, что судьба предоставит ему еще один удобный случай привести свой план в исполнение; он последовал за ними дальше. Тогда-то вдалеке, за деревьями, он увидел Алваро, который шел в том же направлении, что и трое авентурейро. Пустив стрелу, он послал ему первое предупреждение. За ней последовали другие, после чего Алваро и укрылся в листве.
Увидев, что кавальейро в безопасности, индеец решил не допустить, чтобы предатели вошли в дом, и ждать их возле ограды, а когда они разделятся, убить одного за другим.
Но роковая случайность и на этот раз помешала ему исполнить задуманное; казалось, сама судьба покровительствует его врагам.
В ту минуту, когда Бенто Симоэнс оставил своих спутников и вошел в ограду, Пери вдруг услыхал голос Сесилии, возвращавшейся с прогулки вместе с отцом и сестрой.
Рука индейца, ни разу не дрогнувшая в пылу битвы, бессильно повисла. При мысли, что стрела, которую он собирался пустить, может напугать девушку и, чего доброго, задеть ее, он выронил лук.
Бенто Симоэнс вошел в дом невредимый.
XIV. БАЛЛАДА
Несколько минут спустя Лоредано и Руи Соэйро вошли вслед за ним.
В третий раз злодеи, которые, казалось, были уже в руках у Пери, ускользали от своей судьбы.
Несколько минут индеец раздумывал: он решил совершенно изменить свой план. Сначала он не хотел нападать на своих противников открыто, и не потому, что трусил: он просто опасался, что, убив его, они беспрепятственно совершат свое черное дело, — он ведь был единственным человеком, который знал об их намерениях.
Вместе с тем он понимал, что другого выхода у него нет. Время шло — с минуты на минуту итальянец мог привести свой замысел в исполнение.
Надо было на случай, если его, Пери, убьют, найти способ немедленно предупредить дона Антонио де Мариса об опасности. И способ этот индеец нашел.
Он отправился искать Алваро, который должен был его ждать.
Но кавальейро уже позабыл об индейце. Он думал о Сесилии, о том, что чувство его поругано, что радужная надежда, которой он жил, поблекла и, может быть, потеряна для него навсегда.
По временам перед внутренним взором его возникало печальное лицо Изабелл; он вспоминал, что и она, как он, любит неразделенной любовью. И он чувствовал, что теперь чем-то связан с нею; оба они страдают по одной и той же причине, оба обманулись в своих надеждах.
Потом он стал думать о том, что Изабелл любит его; помимо воли, он вспоминал обращенные к нему нежные слова, видел ее печальную улыбку и взгляд, то огненный, то подернутый негой.
Ему казалось, что он ощущает теплоту ее дыхания, прикосновение головы, приникшей к его плечу, дрожание протянутых к нему рук; он слышал ее певучий голос, шептавший слова признаний.
Сердце его лихорадочно билось. Он забывал обо всем, и перед глазами его вновь вставало это смуглое лицо, окруженное сиянием любви.
Потом он вздрагивал, как будто девушка и в самом деле была где-то рядом, протирал рукой глаза, словно для того, чтобы прогнать не дававший ему покоя образ; мысли его снова возвращались к Сесилии: да, он ничего для нее не значит, чувство его отвергнуто.
Когда подошел Пери, Алваро переживал одну из тех минут уныния и безразличия ко всему, которые обычно наступают после большого потрясения.
— Пери, ты мне говорил о врагах?
— Да, — ответил индеец.
— Я хочу знать, кто они!
— Зачем?
— Чтобы бороться с ними.
— Но их трое.
— Тем лучше.
Индеец колебался.
— Нет, Пери хочет один победить врагов своей сеньоры. А вот если он умрет, ты все будешь знать и закончишь то, что Пери начал.
— К чему эта тайна? Неужели ты не можешь сказать мне, кто эти люди?
— Пери может сказать, но не хочет.
— Почему?
— Потому, что ты добрый и думаешь, что другие тоже добрые. Ты будешь защищать злых.
— Нет, никогда этого но будет. Говори!
— Слушай. Если Пери завтра не придет, ты его больше не увидишь. По душа Пери вернется и назовет тебе их имена.
— Как это может быть?
— Увидишь. Их трое. Они хотят оскорбить сеньору, убить ее отца, тебя, всех. Есть и другие, кто на их стороне.
— Это мятеж! — вскричал Алваро.
— Их вождь хочет бежать и увезти с собой Сеси. Но Пери не даст ему это сделать.
— Может ли это быть! — воскликнул пораженный кавальейро.
— Пери говорит правду.
— Не верю!
И в самом деле, кавальейро считал, что все это только домыслы индейца, безмерно преданного дочери дона Антонио; он отказывался допустить существование столь гнусного заговора, его прямодушная натура отвергала самую возможность подобного преступления.
Все авентурейро любили и уважали фидалго. За те десять лет, в течение которых Алваро находился при нем, ни разу не случалось, чтобы кто-нибудь из них позволил себе хоть малейшее неповиновение. Бывали, правда, отдельные нарушения порядка, ссоры между товарищами, попытки самовольно уйти из отряда, но дальше этого дело никогда не заходило.